душераздирающим крикам, и даже к выстрелам. Короче говоря, был хаос, во время которого большевики расстреливали старый режим'.[429]
5 января 1918 года должно было открыться Учредительное собрание. Керенский задумал попасть в Таврический дворец с пригласительным билетом кого-нибудь из депутатов, а там при стечении всего народа раскрыть свое инкогнито. В этом было столько театрального, что против высказался даже давний друг Керенского В. М. Зензинов, прибывший на конспиративную квартиру для переговоров от имени эсеровского руководства. Зензинов мотивировал свой отказ заботой о безопасности Керенского, но можно предположить, что дело было в другом. В это время в эсеровском ЦК возобладала группа Чернова, которого прочили в председатели Учредительного собрания. Отношения же Керенского и Чернова были испорчены с того времени, когда последний занимал пост министра земледелия во Временном правительстве.
Роспуск большевиками Учредительного собрания положил конец надеждам на мирные методы борьбы с захватчиками власти. В Петрограде короткая история 'учредилки' закончилась расстрелом мирной демонстрации. В городе вновь начались аресты. В этой обстановке опекуны Керенского из эсеровского ЦК предложили ему выехать куда-нибудь за пределы столицы. У Керенского были знакомые в Гельсингфорсе. К этому времени Финляндия формально стала независимым от России государством, и для выезда туда требовалось разрешение от советских властей. Как ни странно, получить его удалось без особых проблем, и Керенский с подложными документами на имя шведского врача выехал из Петрограда.
По совету друзей в Гельсингфорсе было решено не останавливаться. В Финляндии назревала гражданская война, и в столице вот-вот могли начаться вооруженные столкновения. Керенский отправился в Або (Турку), на северное побережье Ботнического залива. Здесь на животноводческой ферме одного из своих знакомых он прожил два месяца. Решение об отъезде он принял, когда его хозяин по большому секрету сообщил ему, что в Финляндии в ближайшее время высадятся немецкие войска. Хотя Керенскому были гарантированы безопасность и подобающий почет, он не захотел зависеть от милости врагов, с которыми Россия еще находилась в состоянии войны.
Керенский решил вновь вернуться в Петроград, хотя все его отговаривали от столь рискованного шага. Позже он вспоминал обстоятельства своего последнего появления в городе, с которым у него было столько связано. 'Платформа Финляндского вокзала в Петрограде была в сугробах — снег давно уже никто не убирал. Выходя из вагона, с тяжелым чемоданом в руке, я поскользнулся и упал лицом прямо в снег. Ко мне подбежали солдат и матрос и помогли подняться на ноги. Со смехом и шутками они подали мне упавшую шапку и чемодан. — Иди парень, и гляди в оба — крикнули они, пожав на прощание руку'.[430]
Трамваи не ходили, извозчиков тоже не было. Керенский отправился пешком, неся в руке тяжелый чемодан. Он прошел Литейный. Повернул на Бассейную и наконец вышел на 9-ю Рождественскую, где жила его теща. По счастью, прислуги в доме не было, и Керенский сумел передохнуть. Но оставаться по адресу, который, несомненно, был известен большевикам, казалось слишком опасно. В итоге Керенский поселился на дальней окраине Васильевского острова, в квартире, хозяйка которой сочувствовала эсерам. Вынужденное безделье Керенский коротал за письменным столом. Именно тогда он отредактировал свои показания по делу Корнилова, которые в том же году были изданы в Москве отдельной книгой.
Керенский прожил в Петрограде три месяца, никем не узнанный и почти успевший привыкнуть к спокойной жизни. Но обстановка в стране меньше всего способствовала спокойствию. Лето 1918 года ознаменовалось целым рядом антибольшевистских мятежей. Самым крупным из них было восстание Чехословацкого корпуса. Подняв оружие против большевиков, чехи взяли под контроль огромную территорию от Поволжья до Сибири. Под их защитой в Самаре возникло одно из первых антибольшевистских правительств — Комитет членов Учредительного собрания (Комуч), в составе которого преобладали эсеры. Керенский счел это удобной возможностью вернуться к политической деятельности.
Еще в марте советское правительство переехало из Петрограда в Москву. Вслед за ним туда же перебралось руководство всех политических партий и движений. Петроград быстро превращался в глухую провинцию, в то время как в Москве вовсю кипела жизнь. В сопровождении своего старого товарища по эсеровской партии В. Фабриканта, который и прежде опекал его в Петрограде, Керенский выехал в Москву. Не обошлось без приключений — заподозрив в соседе по купе шпиона, Керенский и Фабрикант выпрыгнули из вагона, не доезжая станции, бросив захваченный с собой багаж. Пешком они добрались до центра города, где в районе Арбата, у Смоленского рынка, располагалась конспиративная квартира, адрес которой они получили в Петрограде.
Новая власть в ту пору еще не обзавелась разветвленной системой слежки за инакомыслящими. Керенский жил в Москве, не слишком скрываясь. К нему регулярно заходили в гости 'бабушка' Брешко-Брешковская, другие старые его приятели. Сразу по приезде Керенский заявил, что хочет немедленно отправиться на Волгу. Но руководство эсеровской партии всячески препятствовало этому, резонно полагая, что появление Керенского не поможет, а скорее навредит антибольшевистским силам. Вообще присутствие Керенского становилось все более и более неудобным для эсеров. Проще всего было сплавить его куда-нибудь подальше — желательно за границу.
В то время в Москве почти открыто действовали десятки антибольшевистских организаций. Одной из них был 'Союз возрождения России', образованный в апреле 1918 года. Он объединил представителей широкой части политического спектра — от левых кадетов до эсеров и меньшевиков. Керенский вступил в контакт с 'Союзом возрождения' и принял от него поручение отправиться за границу, чтобы, пользуясь своей известностью и авторитетом, заручиться поддержкой прежних союзников России.
Единственным способом выехать из России был путь через Мурманск, где стояли английские и французские военные корабли. Друзья Керенского достали ему документы бывшего сербского военнопленного капитана Милутина Марковича. Однако в последний момент возникло непредвиденное препятствие. Керенскому нужна была британская виза, а английский консул Уодроп заявил, что для этого нужно согласие министерства иностранных дел. В последний момент всё едва не сорвалось. Положение спас старый знакомый Керенского Р. Брюс-Локкарт. Он поставил в паспорт 'Марковича' свою личную печать. Это, конечно, была не виза, но все же какой-то штамп.
Поезд до Мурманска шел несколько дней. Дорога была долгой и мучительной. Наконец — Мурманск, паспортный контроль и кают-компания на французском крейсере 'Адмирал Об'. На его борту Керенский пробыл три дня. Здесь он отоспался после многих бессонных ночей и, главное, сбрил надоевшую бороду. Когда все формальности были улажены, Керенский перешел на английский тральщик, который и доставил бывшего главу Временного правительства к берегам Великобритании. В Россию Керенскому не суждено было больше вернуться. Начиналась жизнь на чужбине, затянувшаяся больше чем на полвека.
Прежде чем закончить эту главу, необходимо сказать несколько слов о судьбе семьи Керенского. В бытность Керенского премьером, его жена Ольга Львовна чаще видела его на фотографиях, чем воочию. Положение 'соломенной вдовы' усугубляли рассказы многочисленных доброжелателей о реальных и выдуманных романах ее столь популярного мужа. Тем не менее Ольга Львовна продолжала оставаться стойкой сторонницей Временного правительства. В тот самый день, 25 октября 1917 года, когда правительство было арестовано, она тоже едва не оказалась в большевистской тюрьме. Вечером она вышла на прогулку в компании одного из знакомых. По дороге она начала срывать большевистские плакаты, расклеенные на заборах и столбах. Поначалу никто на это особого внимания не обращал, но на углу Невского Ольгу Керенскую и ее спутника окружила толпа солдат.
— Ты что тут делаешь?
— Срываю плакаты большевиков. Им не нравится Временное правительство, а мне не нравятся ни они, ни их плакаты.
Этого хватило для того, чтобы отвести обоих задержанных в комендантское управление. Комендант не обрадовался им, особенно узнав фамилию Ольги. Он был бы не прочь отпустить ее домой, но это не позволяли сделать разъяренные солдаты. В конце концов комендант позвонил в городскую думу, а оттуда за задержанными прислали автомобиль.
Ольга Львовна с детьми оставалась в Петрограде на протяжении всего времени гражданской войны. Квартиру на Тверской пришлось оставить — она находилась на первом этаже и в низко расположенное окно мог забраться любой погромщик или грабитель. Кроме того, адрес Керенского фигурировал в справочной книге Петрограда, и в квартиру как-то уже наведывались солдаты с обыском, рассчитывая найти тут свергнутого премьера. Сыновей Олега и Глеба удалось пристроить в загородную школу, где они находились постоянно на казенном обеспечении. Сама же Ольга Львовна перебралась на Дегтярную улицу, в квартиру, ранее принадлежавшую ее брату.
Первым делом перед ней встал вопрос о заработке. Некоторое время она жила тем, что набивала табаком папиросы, которые потом вразнос на улице продавал один из ее случайных знакомых. Однако драгоценный табак был конфискован во время очередного обыска, и Ольга Керенская опять оказалась без денег и работы. На счастье, другой знакомый сумел пристроить ее в петроградское отделение Центросоюза. Сначала она получила место заведующей какого-то несуществующего отдела, но вскоре перешла на должность машинистки. Этим ремеслом она овладела в совершенстве и позднее в эмиграции именно так зарабатывала деньги.
Ольге Керенской пришлось перенести все ужасы петроградской разрухи: голод, когда по карточкам выдавалась восьмушка мокрого хлеба; холод и тяжелый труд. Особенно страшной выдалась зима 1919/20 года. 'Моего жалования, — вспоминала позже Ольга Львовна, — хватало только на несколько фунтов хлеба или другого какого-либо продукта. Советские деньги ничего не стоили, меновая торговля шла вовсю, и из квартиры исчезали одни вещи за другими. Были проедены все портьеры. Швейная машина, шуба Александра Федоровича, продались одна за другой серебряные ложки и другие серебряные вещи — одним словом, всё, что имело спрос и могло понадобиться в деревне, откуда спекулянты привозили продукты в обмен на вещи и только на вещи'.[431]
В эту зиму из Ташкента пришло известие о смерти младшего брата Керенского — Федора. Последний раз братья виделись весной 1917 года, когда Федор приезжал в Петроград. Ольга Львовна вспоминала, что он уже тогда был настроен мрачно и 'на все мои полные энтузиазма речи только качал головой и иногда и очень даже часто повторял: 'Не нравится мне всё это. Всё это очень хорошо пока что для Саши — все эти его речи, выступления, но расхлебывать всё это, отвечать за всё это придется в Ташкенте мне''. [432] Подробности гибели Федора Керенского до сих пор неизвестны. Можно предположить, что он стал жертвой массовых репрессий в ответ на неудачную попытку антибольшевистского восстания в Ташкенте в январе 1919 года.
Что касается Ольги Керенской, то ей наконец повезло. Через одного из друзей ей удалось добыть документы, превратившие ее в подданную Эстонии. После заключения в 1920 году Юрьевского мира между Эстонией и Россией был организован процесс репатриации эстонских подданных на родину. В этом потоке сумела выехать и Ольга Керенская, и не одна, а захватив обоих сыновей. Увы, те годы, когда Ольга и Александр прожили вдали друг от друга, сделали свое дело. Семья распалась навсегда. Ольга Керенская с детьми поселилась в Англии и дожила здесь до глубокой старости, на пять лет пережив мужа.
ЭМИГРАЦИЯ
Английский тральщик, доставивший Керенского в Великобританию, отдал якорь в порту Тюрсо на Оркнейских островах. Впервые в жизни Керенский оказался за границей. Несмотря на возраст (все-таки 36 лет) и карьеру, он до тех пор ни разу не выезжал за пределы России. Не зная языков (гимназический французский в счет не шел), он должен был не просто суметь сориентироваться в чужой для него обстановке, но и обратить свое пребывание здесь на пользу России.
20 июня 1918 года поезд, в котором ехал Керенский, прибыл на вокзал Кингс-кросс. Экс-премьера встречал только доктор Я. О. Гавронский — политический представитель Временного правительства в Лондоне. В позднейших мемуарах Керенский объяснял это нежеланием преждевременно афишировать свое пребывание в английской столице. На деле всё было сложнее. Официальный поверенный в делах России К. Д. Набоков, исполнявший обязанности главы дипломатической миссии вместо умершего незадолго до этого посла, попросту дистанцировался от Керенского и не отреагировал на посланную им с дороги телеграмму.
Действительно, положение Керенского было весьма двусмысленным. С одной стороны, он был главой режима, который Великобритания официально признала, с другой — человеком, которого в равной мере ненавидели и новые хозяева России, и их противники. Официальные контакты с Керенским были чреваты обострением отношений и с красными, и с белыми, что в Лондоне очень хорошо понимали. По этой причине встречи Керенского с членами британского правительства были обставлены такой секретностью, что на ум приходили набиравшие популярность как раз в это время шпионские романы.
На третий или четвертый день пребывания Керенского в Лондоне к нему пришел молодой человек, оказавшийся секретарем английского премьера Д. Ллойд Джорджа. Он передал Керенскому приглашение посетить знаменитый дом на Даунинг-стрит, 10. Позже Керенский вспоминал об этой встрече: 'Я оказался лицом к лицу с невысоким коренастым человеком благородной наружности; моложавое, свежее лицо под копной белоснежно седых волос особенно оживлял взгляд маленьких, проницательных, сверкающих глаз'.[433] Разговор продолжался более часа, и хотя собеседникам приходилось общаться через переводчика (эту роль выполнял Гавронский), у Керенского осталось впечатление, что ему удалось убедить английского премьера. Керенский призывал англичан более активно помогать антибольшевистским силам в России и для начала признать де-факто сложившиеся в Сибири и в Поволжье эсеровские правительства.
