из местного начальства. Правление товарищества согласилось обсудить эти вопросы, но взамен потребовало немедленно возобновить работу, грозя в противном случае увольнениями. Иркутский губернатор отправил на прииски для ведения переговоров окружного инженера Н. К. Тульчинско-го и жандармского ротмистра Н. В. Трещенкова, которому были даны неограниченные полномочия.
Дальше началась сплошная цепь ошибок и недоразумений, закончившаяся кровавой трагедией. Переговоры Тульчинско-го с рабочими поначалу шли вполне успешно, но по непонятной причине стачечный комитет заупрямился. Одновременно администрация приисков получила известие о том, что из района Алдана на подмогу забастовщикам направляется вооруженный отряд, числом более ста человек, сформированный из ссыльных. Это было выдумкой от начала до конца, но серьезно обеспокоило приисковое начальство. Ротмистру Трещенкову были даны указания немедленно пресечь бунт. С этой целью в ночь на 4 апреля были арестованы 11 членов стачкома. Наутро рабочие попросили Тульчинского освободить арестованных. Тот посоветовал обратиться к товарищу губернского прокурора, находившемуся в тот момент на На-деждинском прииске.
Примерно в четыре часа дня к Надеждинскому прииску подошла толпа рабочих численностью около двух тысяч человек. Они были настроены относительно мирно, но сам вид возбужденной массы людей способен был вызвать в памяти еще не забытые картины первой революции. Навстречу рабочим была послана полурота солдат. Внезапно солдаты начали стрелять. Очевидцы рассказывали: «Рабочие сначала думали, что это стрельба холостыми зарядами, в недоумении стали озираться кругом, но, увидав убитых и раненых, слыша стоны и крики, поверили в страшную правду и бросились на землю, а задние ряды бросились бежать. Но вслед за залпом последовала стрельба пачками. Солдаты стреляли по бежавшим и лежавшим рабочим как по штурмующей колонне врага, которого нужно не только остановить, но и уничтожить».[68]
Данные о числе убитых и раненых в этот день сильно разнятся. По разным источникам жертвами расстрела стало от 85 до 250 человек. Но главное даже не это, а то впечатление, которое известия о ленских событиях произвели на остальную Россию. Семью и даже шестью годами ранее, в разгар революции, уставший от ужасов читатель газет спокойно бы проглотил очередную порцию смертей. Но за прошедшие с того времени годы страна отвыкла от страха. Ленские события, даже в деталях похожие на «кровавое воскресенье», выглядели кошмарным возвращением в прошлое.
Пресса подняла небывалый шум. Замолчать происшедшее не было возможности, и правительство отрядило для расследования обстоятельств дела специальную комиссию под началом сенатора С. С. Манухина. В его честности и непредвзятости никто не сомневался, но общественность в лице петербургской и московской адвокатуры решила послать на прииски собственную комиссию для параллельного следствия. Из Москвы для этой цели были отряжены присяжные поверенные С. А. Кобяков и А. М. Никитин. Председателем комиссии был назначен Керенский.
Для Керенского это была огромная победа. Ему было всего чуть более тридцати лет, а его имя уже попало на первые страницы газет.
Дорога до приисков обернулась для столичных гостей немалыми трудностями. Проще всего было в комфортабельном вагоне добраться железной дорогой до Иркутска. От Иркутска до пристани Жигалово, откуда начинался речной путь, было 380 верст. Иркутский губернатор полковник Бантыш предложил членам комиссии свой автомобиль, но они предпочли воспользоваться услугами местных ямщиков. От Жигалова до городка Бодайбо нужно было плыть по Лене на длинных крытых лодках — «шитиках», которые вверх по течению тянули идущие по берегу лошади. Погода стояла скверная, часто лил дождь. Во время этого путешествия Керенский сильно простудился — позднее последствиями этой простуды для него стала тяжелая болезнь почек.
В Усть-Куте члены комиссии пересели на пароход, который еще восемь дней плыл по Лене, а затем по Витиму. Керенский болел и почти не выходил из каюты. Но для одной встречи он нашел и силы, и время. Упустить эту возможность он не мог, поскольку речь шла о Екатерине Брешко-Брешковской, участнице легендарной «Народной воли». Брешко-Брешковская, уже тогда получившая прозвище «бабушка русской революции», произвела на Керенского очень сильное впечатление. Позже, став министром Временного правительства, он первым делом распорядится об освобождении «бабушки» из ссылки.
В Бодайбо — «столице» золотодобывающего района — комиссия Керенского разместилась в доме, предоставленном администрацией «Лензолота». На другой стороне улицы стоял дом, где работала комиссия сенатора Манухина. Местные власти предоставили все условия для проведения общественного расследования. Керенский вспоминал: «Нет нужды говорить о том, что администрация прииска была раздосадована нашим вмешательством, однако ни сенатор, ни представители местных властей не чинили нам препятствий. Напротив, мы встретили полное понимание со стороны генерал-губернатора Восточной Сибири Князева, а иркутский губернатор Бантыш и его специальный помощник А. Мейш оказали нам большую помощь».[69]
Положение у Керенского было гораздо лучше, чем у сенатора Манухина, проводившего официальное расследование. Тот был связан служебным положением и законом. Поэтому сенатская комиссия не спешила обнародовать результаты своей деягельности, по крайней мере до полной проверки всей информации. Комиссия же Керенского не несла юридической ответственности за свои выводы. Ежедневно Керенский отправлял корреспонденции в центральные газеты. Содержание их было не столь важно, как то, что в каждой из них упоминалась фамилия самого Керенского.
Год спустя материалы, собранные общественной комиссией, были опубликованы отдельной книгой под названием «Правда о ленских событиях». Сразу после выхода ее пронесся слух о том, что весь тираж будет конфискован полицией. Слух не подтвердился, но ажиотаж вокруг книги разгорелся немалый.
У нас нет оснований обвинять Керенского в том, что вся история с поездкой на Лену была затеяна исключительно для того, чтобы обрести популярность. Вероятнее всего, Керенский искренне сочувствовал жертвам ленской трагедии и искренне негодовал по поводу необдуманных поступков властей. Но все как-то слишком удачно совпало с началом избирательной кампании в Государственную думу.
Мы уже писали о том, что Керенский к этому времени уже определенно избрал для себя карьеру политика. Репутация прогрессивного адвоката была лишь способом проложить дорогу наверх, а желаемой целью являлось депутатское кресло. Во всяком случае — пока. О заветных мечтах и планах на будущее Керенский не рассказывал никому.
ДЕПУТАТ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ДУМЫ
Ко времени прихода Керенского в большую политику российский парламентаризм уже имел свою историю — короткую, но достаточно бурную. Рождением он был обязан царским манифестам от 6 августа и 17 октября 1905 года, где содержалось обещание созвать в кратчайший срок Государственную думу и привлечь к выборам в нее широкие классы населения. Первая Государственная дума была торжественно открыта 27 апреля 1906 года в атмосфере самых радужных надежд. Однако сбыться им было не суждено. Парламентарии и правительство не сумели найти общего языка, в результате чего Дума была распущена после двух с небольшим месяцев работы. Немногим дольше просуществовала Вторая дума. Лишь третий состав парламента, избранный в 1907 году, проработал весь положенный по закону срок.
Осенью 1912 года состоялись выборы в Четвертую думу. Механизм их был сложным и запутанным. Все избиратели делились на четыре категории: землевладельцы, крестьяне и горожане, составлявшие две самостоятельные курии. Для землевладельческой и городских курий устанавливался имущественный ценз в виде определенного размера земельного участка или суммы налога на собственность. Избирательных прав не имели женщины, учащиеся, военные, чины полиции и высшей губернской администрации по месту проведения выборов. Не могли участвовать в выборах лица, осужденные судом и находящиеся под следствием. Лишены были права голоса и ряд коренных народов Азиатской России, ведущих кочевой образ жизни.
Выборы были многоступенчатыми, что позволяло властям влиять на конечный состав депутатов Думы. На сельском сходе крестьяне должны были выбирать уполномоченных на волостной сход (волость — сельская административная и сословная единица), там выбирались представители на уездное выборное собрание. В уездном центре выборщики от крестьян встречались с представителями горожан и землевладельцев. Вместе они выбирали представителей на губернское выборное собрание, и только оно из своей среды избирало депутатов Думы.
Избирательная кампания проходила на беспартийных началах, поскольку в императорской России ни одна политическая партия не была формально легализована. Но на практике уже в первых Думах сложилось несколько партийных фракций, поделивших между собой депутатские места. Крупнейшими были фракции конституционно-демократической партии (более известной в просторечии как партия кадетов) и Союза 17 октября (октябристов). Среди меньших по численности фракций самой известной была Трудовая группа. Она включала в свой состав депутатов неопределенно народнической ориентации и в раскладе политических сил находилась на крайнем левом фланге.
Наиболее прочные позиции трудовики имели в Первой Думе. Тогда фракция объединяла более ста человек и играла весьма заметную роль. В Третьей думе трудовики имели всего 14 депутатских мандатов. По этой причине они были очень заинтересованы в привлечении известных имен. В числе прочих выбор пал на Керенского. По его словам, переговоры с ним на эту тему начались еще в 1910 году, за два года до избирательной кампании.
В Четвертую думу Керенский был избран депутатом от уездного города Вольска Саратовской губернии. Для того чтобы приобрести имущественный ценз, ему пришлось превратиться в Вольского домовладельца. По данным начальника Самарского жандармского управления, имущество Керенского заключалось в доме, купленном им в 1912 году за 200 рублей, оцененном городом в 400 рублей и приносящем дохода в 12 рублей в год.[70] Конечно, все это было шито белыми нитками, но формально закон нарушен не был, и Керенский получил заветный депутатский мандат.
Заседания Четвертой думы открылись 15 ноября 1912 года. Надежды трудовиков не сбылись — в новом составе депутатского корпуса им принадлежало всего 10 мест. Председателем фракции был избран депутат от Тобольской губернии В. И. Дзюбинский, вероятно, потому, что он был единственным трудовиком, для кого этот думский созыв был уже вторым по счету. Но фактическим главой Трудовой фракции, во всяком случае ее мотором, стал Керенский.
Керенскому в первые месяцы пребывания в Думе пришлось пройти через серьезные испытания. В Таврическом дворце, где заседал парламент, он был новичком. Между тем среди депутатов было немало тех, кто уже заседал второй, а то и третий или даже четвертый срок. Это были настоящие профессионалы в политике, имена их были известны всей стране. Блестящими ораторами считались председатель Думы октябрист М. В. Родзянко, член фракции умеренных националистов В. В. Шульгин. Скандальную, но вместе с тем очень шумную репутацию имели правые депутаты Н. Е. Марков, В. М. Пуришкевич. Наконец, кадетская фракция сплошь состояла из ораторов высочайшего уровня, а ее председатель П. Н. Милюков вообще парил на недосягаемой высоте.
Керенскому нужно было утвердить себя в этой среде, и пусть не сразу, но ему это удалось. Для начала оказалось, что опыт выступлений в суде не слишком подходит для парламентской трибуны. Керенский привык к преувеличенной эмоциональности — так легче было убедить присяжных. Но, слушая подобные речи, его коллеги по Думе только кривили рот в усмешке. Очевидец первых опытов Керенского-парла-ментария позже вспоминал: «Он всегда слишком нервничал. Не без основания его называли неврастеником. Он обладал громким и излишне резким голосом, в речах его всегда слышались высокие крикливые ноты. Он никогда не говорил спокойно, и это слушателей иногда раздражало. Вообще, слушать его было довольно тяжело. Таков он был и в своих первых думских выступлениях».[71] Еще более резкую характеристику Керенского мы находим у другого осведомленного современника: «Неврастеник, адвокат по профессии, он горячо произносил свои речи, производил впечатление на женский пол и доставлял большое неудовольствие сидящим под кафедрой оратора стенографистам, обрызгивая их пенящейся у рта слюною. Многие считали его кретином».[72]
Отсутствие парламентского опыта Керенский компенсировал присущей ему энергией, позволявшей работать сутки напролет. По количеству комитетов и комиссий, в составе которых он числился, Керенский побил все думские рекорды. Он состоял в комиссиях по наказу, по запросам, бюджетной, для рассмотрения законопроекта о преобразовании полиции, по военным и морским делам, по судебной реформе, по рабочему вопросу, для выработки законопроекта о собраниях и т. д.
Керенский быстро усвоил правило, обязательное для любого публичного политика, — как можно чаще быть на виду. Он научился не гнушаться скандалов, если скандалы давали возможность попасть на первые полосы газет. В Думе и так были свои штатные скандалисты. Особенно отличались этим депутаты, представлявшие крайне правое и крайне левое крыло. Очень скоро в их числе стала мелькать и фамилия Керенского.
Вот всего два эпизода из длинного перечня. В январе 1914 года царь назначил на должность председателя Совета министров 75-летнего И. Л. Горемыкина. Он уже занимал этот пост
