тебя и были любимы тобой. Во–вторых, ради твоего сострадания к моему смирению, так как, когда мы были на востоке и произошло некое дело с нечестивым епископом смирнским, ты прислал нам приветствие. В– третьих, ради той мысли твоего праведного ума, которую более пространно изложил мой духовный и возлюбленный брат, податель письма. Наконец, ради общего нашего друга господина Аркадия, имею в виду твоего сотоварища и единомышленника, которого ты, как я слышу, имеешь даже в числе своих домашних.
Но так как долг друга — напоминать также и о том, что является обязанностью возлюбленного, то я убеждаю и умоляю твое достоинство, чтобы ты был осторожен и тщателен в порученном тебе высшими начальниками управлении. Не говори мне, что ты скрываешься, боясь таких поступков. Ибо нет ничего больше страха Божьего и нет ничего необходимее спасения души.
Во время болезни нужно искать врача, а во время бури — кормчего. Разве ты не видишь, что теперь великая буря и гром гнева Божьего? Будь врачом, господин, будь кормчим, чтобы и себя спасти, и виновных исцелить и возвратить к прежней стойкости, воздерживаясь от угроз, так как и сам находишься в теле и подвержен падению.
Таким образом ты приобретешь милость Божию, а когда охраняет Бог, кто может причинить зло?
Вспомни, господин мой, что ты и сам плоть, и если сам боишься падения, то щади падших. Ибо,
Вспомни о том страшном и неумолимом приговоре, которым немилостивые будут посланы в огонь неугасимый. Вспомни, что перед нами предстанут лица, получившие благодеяния и пострадавшие от нас.
Какую же пользу принесет нам тогда здешняя молва о нашем достоинстве? Нет, увещеваю: не будем таким образом вонзать меч в самих себя. Я говорю по любви и много забочусь, господин, о результате, т. е. конце моей речи.
Я желал бы отныне слышать вести добрые и человеколюбиво назидательные о господине моем, чтобы мне воспеть, чтобы узнать, как друг мой будет слушаться меня и впредь. Ибо соседи наши уже боятся и трепещут от слухов, хотя они и ни в чем не виновны.
Мучитель идет, заносит меч. Бедный не вынесет угрозы и не станет противиться; он примет это, хотя и против воли, как невиновный, ибо я и сам, оказавшись в таких обстоятельствах, не мог бы поступить иначе.
Если же, наконец, здесь есть вина, то хорошо; но и тогда надо поступать сострадательно, как пред очами Господа, отчего подданный будет еще тверже, по доброму расположению служа победоносным Императорам.
Не без скорби, сын, и мы, смиренные, приняли весть о святой кончине Иакова, исповедника Христова и нашего возлюбленного брата, но и не без радости. Первое — по причине духовной любви, ибо кто он, как не сын, и такой, что и я, по грехам своим, недостоин назвать его сыном? А второе — по причине надежд, или лучше — пользы, полученной не только нами, чьим священным украшением он являлся, но и всеми, так как он член всей Церкви Божьей [ [214]]. Ибо кем признаешь ты этого мужа? Не исповедником ли? Не мучеником ли? Не преподобным ли?
Он с юности вел жизнь подвижническую, законно подчиняясь, мужественно преодолевая страсти, соблюдая тело девственным посредством подвигов воздержания и порабощения плоти, вкушая пищу, как придется, то же можно сказать и о сне, — когда он был еще здоров, так что удивлял видевших его. Часто предавался уединению, насколько возможно углубляясь в самого себя и таким образом окрыляя себя к небесной любви.
Да не думает кто–нибудь, что я выдумываю эти выражения для развлечения слушающих, Свидетель — Бог и руководитель Иакова, священный Лукиан, хотя этого трудно пробудить. От него я и получил сведения о том, что мне было неизвестно. Мои слова — лишь некоторое слабое изображение его подвижничества.
А в исповедании какое великое зрелище представил он и Ангелам, и людям? О, великодушное и боголюбезное сердце! Он вышел на поприще, как воин Христов, бесстрашный, бестрепетный. Со всех сторон служители тьмы ударами истязали спину, грудь, руки его, проливали кровь, рассекали плоть, оставили святого брошенным на земле. А он не произнес ни одного укорительного слова, но переносил богоугодное мученичество за Христа, Сына Божия и Бога нашего. Ибо подвизаться за святую икону Его — значит терпеть мученичество за Него Самого.
А Иаков, ослабевший и разбитый от таких невыносимых ран, отдал тело свое на тяжкие мучения и поэтому, с того времени до конца оставшись расслабленным, жил как будто ежедневно умирая, и притом с благодарностью и смиренномудрием.
Если, как ты говоришь, он предсказал смерть свою, то и это произошло вследствие подвигов. И если, как ты добавил, при его погребении собралось множество знатных людей обоего пола, то и это служит подтверждением сказанного. Ведь не было бы такого собрания к человеку, незнатному по плоти, если бы не было указания Божьего.
Итак, он переселился на небо и присоединился к подобным себе исповедникам, и умножился сонм исповедников и мучеников от века, от чего все небожители возрадовались и возвеселились. Да спасемся мы, братья, его молитвами, а он да получит достойное воздаяние за свое преподобное служение! Благословенны и собравшиеся, как истинно благочестивые, как истинные мучениколюбцы, да будет часть их с тем, кого они погребали! Что касается досточтимых останков его, то я сделаю так, как говорил в письме о каноне, если благоугодно будет Господу.
Ответ наш на вопрос господина игумена таков, чтобы до праздника святых апостолов все были разрешены от епитимьи и причащались Святых Таин. Но с тем, конечно, чтобы священники не священнодействовали до созывания православного Собора, на котором будет дано всецелое разрешение и всецелое успокоение. Вообще все общежительные монахи, посвящены они или нет, пусть благословляют и благословляются, молятся и принимают молитвы.
А так как необходимо совершать и Божественную Литургию, чтобы рукоположить и пресвитера, и диакона, которые заменили бы отлученных, то не ненависть, а благодарность должно выражать за это, ибо нам заповедано апостолом
Впрочем, на будущее все исполнились такой решимости: если угодно будет Богу, по неисповедимым судьбам правды Его, чтобы опять было воздвигнуто гонение, то лучше перенести все даже до смерти, нежели предать истину.
Так мы, смиренные, думаем и всем отвечаем, а как представляется твоей отеческой святости, так, конечно, благоразумнее.
С великой скорбью и стеснением моего сердца, добавлю — и со слезами, пишу это письмо к тебе, брат, ибо я слышал, что ты умер греховной смертью. Говорят, будто ты отринул обет девства, одежду евангельскую, жизнь, уважаемую и Ангелами, и людьми, и взял себе блудодейно жену, или точнее сказать, Еву. Ибо она изгнала тебя из рая святой жизни, к скорби моей, грешного отца твоего, к стыду ангельского твоего братства, к похвальбе и превозношению диавола.
