Впервые я посетил эти места в 1912 году. Меня встретили на вокзале прибывшие сюда уже ранее товарищи по минералогическому музею — члены экспедиции Академии наук. В красивой школе-даче, расположенной на склоне Ильменской горы над станцией, разместилась наша экспедиция; сюда мы свозили богатые сборы дня. За школой, на скалистом утесе виднелись одинокие обнажения желтого канкринита, красивого камня с жирным блеском, который иногда гранится кабошонами для мелких ювелирных изделий. Внизу расстилалось Ильменское озеро, и яркое весеннее солнце весело играло на его глади. После утомительного железнодорожного пути я, как очарованный, рассматривал это небольшое, всегда холодное горное озерко, затерянное между отрогами лесистых склонов гранитных гор и обрамленное темным лесом. На дне его тщетно искали золота и драгоценный камень. Но неосновательными оказались все надежды на эти открытия инженера М. П. Мельникова, который в восьмидесятых годах работал здесь несколько лет, добывая из копей прекрасные штуфы минералов для музея Горного института в Петербурге.
За озером медленно поднимается из-за леса дымок костра — это старатели добывают золото, промывая в незатейливо устроенных грохотах и вашгердах гранитную дресву, по промоинам и оврагам гранитных гор; и искрятся в ковшике редкие золотинки вместе с тяжелым магнитным шлихом и зернышками розового граната и бурого циркона. К востоку за озером вьется большая Чебаркульская дорога — некогда знаменитый Сибирский тракт, и ведет она мимо тех самых старых копей, где впервые счастье находки самоцветов улыбнулось казаку Прутову.
Но главные копи скрыты от нас лесистыми выступами Ильменского хребта, прорезанного линией железной дороги.
К копям нас провожал Андрей Лобачев, один из последних потомков тех славных штейгеров-рабочих, которые еще в конце XVIII века пристрастились к камню и передавали свои знания и свой опыт из поколения в поколение. Лобачев знал Ильменский лес, знал каждую яму и каждый ёлтыш[15]; к любой копи он умел провести так, чтобы ближе подъехать к ней и не попасть в болотную трясину покосов. При содействии этого своеобразного угрюмого человека, беззаветно любившего Ильменский лес и знавшего все его тайны, и работала несколько лет наша экспедиция. Тщетны были попытки вдохнуть веселый, бодрый дух в этого человека, у которого временами наступал период тяжкого запоя — и тогда не было больше нашего Андрея, всегда аккуратного, исполнительного и доброго. Тяжелым крестом была для него эта болезнь. Лесное начальство упорно отказывало ему в правах на добычу камня; и лишь украдкой, тайком, то в летнюю ночь, то в зимнюю пору рылся он в отвалах копей, с редким знанием и умением выискивая и эшинит, и монацит, и даже редчайший криолит.
Как определял он камни, как познакомился он с научными терминами, — сказать трудно. Но Лобачев не ошибался; на ощупь, на вкус, «на зубок» проверял он свои определения и много раз «осаживал» новичков, дававших с налету поверхностные неправильные определения хорошо знакомым ему ильменским диковинкам.
С утра Лобачев подавал «коробок» — уютную уральскую плетенку на дрожинах, и мы ехали к копям с тем «комфортом», к которому хочешь или не хочешь, а надо было привыкать. На Урале считалось зазорным много ходить, и вас непременно подвозили к самой копи или руднику, хотя бы для этого из вас и пришлось вытрясти всю душу или даже разок-другой на пне или корнях вывернуть из плетенки.
До копей от станции всего 4–6 километров. Сначала путь идет между озером и железной дорогой, потом по руслу речонки Черемшанки, далее — вдоль Ильменского болота с разработками торфа — до пологого лесистого холма на склонах Косой Горы. Направо, у самого полотна железной дороги — несколько каких-то обломков камня. И, к вашему удивлению, Лобачев объясняет, что это — бывшая копь амазонского камня. Здесь впервые, около 1783 года, знаменитый исследователь Урала И. Ф. Герман нашел амазонский камень. Камень отливал на солнце, а цвет его был так прекрасен, что было дано приказание добыть его для Екатеринбургской гранильной фабрики и из лучших сортов вытачивать вазы. Позднее, в 1831–1832 годах, когда из Петербурга последовал приказ всемогущего графа Л. А. Перовского добыть 25 пудов «лучшего синего шпата», к этой копи послали целую экспедицию. Действительно, прекрасными были здесь отдельные глыбы этого камня, то голубые с тонами лучшей бирюзы, то зеленоватые с желтым и серым узором морской пены. Но ничего не осталось сейчас от былого: постройка второй колеи Сибирского пути уничтожила все остатки прошлого и погребла под собой некогда знаменитую копь.
Вот дальше еще небольшие копушки — это копи сфена и гельвина; затем одна за другой в пестрой смене минералов идут копи. Как много связывалось ранее с этим словом — «копь»!.. И как они нередко ничтожно малы или даже совсем незаметны: груда камней, остатки какой-то ямы, задернованной и заросшей лесом, — вот и все! Лишь отдельные копи Ильменских гор, в которых трудились многие и многие десятки лет сотни рабочих, представляют собой глубокие котлованы, то заваленные обломками, то заполненные водой, окруженные огромными отвалами. В твердом граните и гранитогнейсе работа была нелегка, и с большим трудом рабочие пробивали здесь шурфы, углубляли выработки.
Мы остановились на копях М. И. Стрижева. Я никогда не видел более прекрасной картины. И хотя мне приходилось видеть и раньше много месторождений цветных камней — на солнечном юге, на острове Эльбе, в угрюмой Швеции, на Алтае, в Забайкалье, Монголии, Саянах, — но нигде меня не охватывало такое глубокое чувство восхищения перед богатством и красотой природы, как на этих амазонитовых копях. Глаз не мог оторваться от голубых отвалов прекрасного шпата; всё вокруг было засыпано остроугольными обломками этого камня, которые блестели на солнце и отливали своими мельчайшими пертитовыми вростками, резко выделяясь на зеленом фоне листвы и травы. Я не мог скрыть своего восхищения этим богатством, и невольно мне вспомнился немного фантастический рассказ Квенштедта о том, что одна каменоломня в Ильменских горах была заложена в цельном кристалле амазонского шпата.
Красоту этих копей составлял не только самый амазонит с его прекрасным сине-зеленым тоном, но и сочетание амазонита со светлым серовато-дымчатым кварцем, который закономерно как бы прорастает полевой шпат в определенных направлениях, создавая причудливый рисунок. Это то мелкий узор, напоминающий еврейские письмена, то крупные серые иероглифы на голубом фоне. Этим необыкновенным камнем восторгались путешественники-исследователи XVIII века, и из него готовились красивые столешницы, еще и сейчас украшающие залы Эрмитажа. Разнообразны и своеобразны эти рисунки, и невольно стараешься в них прочесть какие-то неведомые нам письмена природы.
Здесь впервые на отвалах Стрижевской копи у меня зародилась идея исследования этой загадки и впервые, играя в руке камнями, я стал присматриваться к этим вросткам серого кварца, которые, как рыбки, прорезали голубые амазониты, и искать законы их формы и срастания. Сейчас эти законы найдены, одна из маленьких тайн природы раскрыта; но сколько еще новых закономерностей рисуют нам эти таинственные иероглифы земли! Они говорят о том времени, когда изливались сквозь гранитогнейсы Косой горы мощные гранитные жилы — пегматиты — и выкристаллизовывались из полурасплавленных масс скопления амазонского камня. При температуре около 800°C начинался этот процесс, и, медленно охлаждаясь, росли гигантские кристаллы полевого шпата вместе с дымчатым кварцем. До 575°C правильный рисунок мелкого письменного гранита вырисовывался выпадавшим вместе с ним дымчатым кварцем, но ниже этой температуры — уже беспорядочно разбегаются серые «рыбки» кварца, все крупнее и крупнее вытягиваются они, нарушая общую правильную картину и заканчиваясь в свободной полости жилы дымчатыми головками.
Нет более верного признака найти богатый самоцвет, как следовать по жилке с амазонским камнем. Вне ее здесь нет драгоценных камней. Долгим опытом горщики научились высоко ценить этот камень, как лучший знак для находки тяжеловеса[16]. Хорошо знают они, что, чем гуще цвет амазонита, тем больше надежды, что жилка принесет большое счастье.
Топазо-аквамариновые жилы Ильменских гор тянутся с востока на запад: они то суживаются в узкую щелочку, шириной в несколько сантиметров, то расширяются, вздуваясь до 2–3 метров. Лишь немногие топазы-тяжеловесы сидят внутри самой жилы — это «сырцы», большие трещиноватые кристаллы,
