от каждой находки хорошо ограненного кристаллика горного хрусталя, и зарождается истинное понимание природы.
И я с глубокой благодарностью вспоминаю ту прекрасную школу, которую я прошел более пятидесяти лет назад в Крыму.
Из детских воспоминаний
(Греция, Австрия, Чехия)
После тяжелой качки на Черном море наш пароход на рассвете вошел в утопающий в зелени Босфор и скоро бросил якорь против Константинополя. Шум окруживших пароход лодок, свист пароходиков и катеров, луч яркого солнца, проникший через иллюминатор, разбудили меня, и я узнал, что мы уже в Константинополе. Я еще сейчас помню те горькие слезы, которые проливал я — маленький семилетний мальчик, — когда меня не разбудили перед входом в Босфор. Я долго не мог успокоиться, — ведь обещали же разбудить! Не успокоили меня ни собаки, лежавшие сотнями на улицах Стамбула, ни большие туфли, в которые я влез вместе с ботинками, для осмотра мечети Ая-София, ни обещания, что на Дарданеллы я смогу смотреть всю ночь.
Через день мы выехали в Грецию. Помню чарующее Мраморное море и первые рассказы отца о мраморе. Он увлекался тогда архитектурой и рассказывал мне о тех произведениях древнегреческого искусства, которые мы увидим в Афинах, о разных сортах мрамора — белого, розового, желтого и зеленого.
Еще в знаменитой Ая-Софии он подводил меня к стенам из полированного пятнистого зеленого македонского камня (verde antico), а на склонах Принцевых островов через бинокль издали показал мне ломки розового мрамора. Слово «мрамор» сделалось для меня каким-то священным. Я не мог дождаться, когда же мы, наконец, доедем до Пирея. Но вот мы пристали к причалу и на извозчике поехали в Афины по пыльной дороге, обсаженной оливковыми деревьями.
У меня не осталось почти никаких впечатлений от поездки в Грецию. Помню лишь, как я скатился с дивана во время довольно сильного землетрясения, которое произвело на меня огромное впечатление, и как долгое время я не мог ни от кого получить убедительного ответа на мои вопросы, — отчего, почему, где и когда происходит землетрясение.
Помню еще картину Элевксинской бухты чарующего Средиземного моря и плоские камешки, на которые журча набегали тихие волны. Я собрал целую коллекцию этих камешков в маленькую коробочку, и эти первые сборы детства хранились у меня до тех пор, пока я не передал мою коллекцию первому Народному университету имени Шанявского в Москве, в котором я был первым лектором по минералогии.
Среди этих плоских камешков были и мраморы разных цветов, и змеевики, известняки, кремни и агаты.
Но вот, наконец, мы поехали осматривать Акрополь; по полуразрушенным каменным лестницам поднялись мы к Парфенону. Здесь все было из мрамора — колонны, ступени, стены, вокруг лежали обломки полупросвечивающего белого искристого камня.
— Вот видишь, здесь написано, — сказал мне отец, — что строго запрещается брать хотя бы кусочек камня. Имей это в виду, Саша.
Но разве я мог не взять кусочка мрамора! И пока отец и его спутники восторгались Эрехтейоном, я незаметно положил в карман три обломочка мрамора разных цветов. Долго не показывал я их родителям, и только когда мы покинули Грецию, я не без гордости сознался, что стащил целых три куска мрамора.
Снова отдельные отрывочные картины — Корфу, Адриатика с ее пестрыми парусами, Южная Италия, где нас окружили целые толпы нищих; ее грязные желтого цвета дороги… Венеция с ее каналами, черными, мрачными гондолами и… замечательным венецианским стеклом, поражающим чистотой и яркостью красок и сочетанием прозрачности с блеском.
Я никак не мог понять, чем отличается стекло от природного камня, почему я не должен собирать кусочки стекла, когда они еще более красивы и блестящи. Но мать, хорошо знакомая с геологией и минералогией, строго запретила мне собирать их, говоря: «Да не бросайся ты на все, а то, я вижу, у тебя глаза завидущие не только на камни, на кораллы в итальянских безделушках, на раковины в заморских магазинах, на ветви полипов, но и на стекло. Так нельзя. Как мы все это повезем домой? Ведь на таможне отберут!»
И страх перед таможней, как перед каким-то страшилищем, останавливал меня.
Пролетели картины альпийских озер, сказочное озеро Гарда с нависшими скалами, первые снежные вершины, ледники с их белыми языками. Блестящие слюдяные сланцы уже лежали в моей коллекции, завернутые в вату, с бумажкой, на которой крупным детским почерком было написано: «озеро Гарда».
Эти картины были очень мимолетными, и у меня о них не сохранилось почти никаких воспоминаний.
Но вот доехали мы до цели нашего путешествия — богемского курорта Карлсбада, куда моя мать ездила ежегодно лечиться от тяжелой болезни печени. После этого первого путешествия еще десять раз сопровождал я ее в этот минералогический рай, а через сорок лет мне пришлось снова начать паломничество в этот город, но уже для своего собственного лечения.
Карлсбад — ныне чехословацкие Карловы Вары — наложил огромный отпечаток на мою жизнь, определил мои интересы. Здесь, в этом модном, роскошном курорте, я познакомился впервые с большим разнообразием камней, с их красотой и… ценой.
Это были годы расцвета горного дела в Богемии: еще добывали в Рудных горах оловянные и вольфрамовые руды, и чудные щетки касситерита, шеелита, кварца аккуратно вынимали из жил и продавали курортникам.
В магазинах можно было найти урановую смоляную руду — в те годы просто дешевый отброс для приготовления желтых красок для фарфора и кирпичей, — чудные щетки горного хрусталя из Альп, соль из Каннергута. Парные иголочки актинолита с темно-зелеными эпидотами привозились из Тироля.
Среди всего этого разнообразия — сказочные камни самого Карлсбада, осадки его горячих источников — гороховидные камни, арагонитовые натеки, целые букеты цветов, покрытые карлсбадским камнем, шкатулочки, ножики из камня…
В красивых витринах магазинов лежали на стеклянных полочках кристаллы, друзы, щетки и рядом с ними виднелись мелкие цифры — цена…
О, сколько детских волнений переживал я из-за этих цифр! Как много нужно было накопить сбережений, чтобы купить себе шарики родохрозита на штуфе бурого железняка или дымчатый кварц с вершины Сен-Готарда!
На гулянье вдоль речонки Тепла камни можно было купить дешевле. Здесь продавались красиво разложенные на черном бархате карлсбадские двойники полевого шпата, кусочки каолина, из которого делали знаменитый чешский фарфор, оливиновые бомбы и пироксены из базальтов Родисдорфа.
Я изучал каждый камень, выставленный в магазине. Я еще и сейчас вспоминаю о тех нескольких штуфиках кальцита из Кемберленда, которые я купил и, о ужас, уронил по дороге и разбил. Заливаясь горькими слезами, я мог только разглядеть спайность[9] кальцита, — и как же я проклинал эту спайность, когда мать сказала мне, что если бы ее не было, то камень, пожалуй, не сломался бы.
Когда я несколько подрос, я стал сам собирать минералы около Карлсбада, сам выбивал двойники полевого шпата из гранита, собирал вулканические бомбы из потухшего четвертичного вулкана Каммербюль, около Эгера, и шестигранные столбики биотита в базальтовых туфах Гиссюбля. Но больше всего меня поражали карлсбадские натеки. На высоту в 9 метров била горячая струя источника Шпруделя. Целыми потоками выливалась она из чаши, отлагая на дне ее бурые натеки арагонита, которые обволакивали зернышки кварца и превращали их в шарики, горошины, крупинки.
«Как же это так? Значит, камни тоже растут?» — спрашивал я с недоумением родных. Должен сказать, что я так и не получил удовлетворительного ответа, и мне оставалось совершенно непонятным
