— Что вы хотите, Фучик?
— Господин учитель, ведь это неправда, так не могло быть!
— О чем вы говорите? — спросил весьма удивленный богослов.
— Мы учили по естествознанию, что кит может проглотить предмет не больше яблока, как же он мог проглотить Иону?
Опатрны медленно выпрямился за кафедрой и некоторое время стоял молча, словно лишился дыхания. В классе воцарилась гробовая тишина, все ждут, что произойдет.
— Так вы говорите, по естествознанию? — ироническим тоном произнес наконец богослов. — Это интересно… — Голос его стал строгим и резким. — Но мы сейчас не на уроке естествознания, а на уроке закона божьего. Я самым решительным образом запрещаю задавать вопросы подобного рода. Мы не намерены отвлекаться от занятий из-за выходок, продиктованных дерзостью и детским недомыслием. На наших уроках мы познаем высшую правду, которую милостивый бог открывает лишь избранным, достойным его. Предупреждаю: берегитесь тех, кто поражен слепотой и хотел бы ввергнуть в темноту и остальных…
— А все-таки это неправда, господин учитель. Невозможно верить в то, что основано на сказочках.
— Молчать! Богохульство!
На следующий день учительский совет вынес специальное решение: за злостную попытку сорвать урок — карцер.
После этого Юлек написал заявление об отречении от церкви. Еще учеником младших классов он таил в себе свой мир, собственный мир представлений и убеждений. До времени он проявлялся лишь в невинных причудах. В конце концов многим людям свойственно такое тихое противление общепринятому или мелкие взрывы недовольства. Но поступок Юлека давал понять, что его протест осмыслен и продуман. Его вера в бога поколебалась в ту минуту, когда он начал сравнивать церковные заповеди с жизнью. «Ни убий и ни укради». Воровать нельзя, это верно, но кто назовет вором голодного ребенка, взявшего с солдатского фургона кусок хлеба и убитого за это? Почему священники в костелах благословляли кровавую бойню, а у каждой из воюющих сторон бог на стороне «своих батальонов»? «Все равны перед богом!» Почему же тогда отец и тысячи других шкодовских рабочих вынуждены бастовать, чтобы вырвать ничтожную прибавку у тех, кто покупает в костелах самые дорогие места, чтобы разговаривать с богом? «Церковь милостива и терпима!» Почему же тогда заживо был сожжен Ян Гус, а восстание гуситов потоплено в крови? Наспех сделав уроки, Юлек читает до полуночи так называемые кощунственные книги французских вольнодумцев- энциклопедистов, раздумывает над тем, как великие дерзкие умы со всей беспощадностью и сарказмом бичуют догматы церкви. Так постепенно в нем зрело убеждение, что религия находится в противоречии с жизненной правдой. Более того, она служит сохранению неправды. Спор с учителем богословия был лишь толчком к разрыву с церковью.
— С таким двуличием нельзя нам вступать в жизнь, — сказал он своему другу Вацлаву Соукупу, — ни в коем случае нельзя!
Через две недели заявления о разрыве с церковью подаст больше половины класса.
В конце 1919 года в реальное училище пришел новый учитель француз Эжен Эсте. Дирекция объявила шестиклассникам, что некоторых из них переводят во Второе реальное училище в обмен на несколько шестиклассников оттуда. Шестиклассники обоих училищ с помощью своих родителей энергично воспротивились попытке разбить и перемешать классы. Как член школьного самоуправления, созданного в октябрьские дни, Юлек вместе с депутацией родителей ездил в Прагу к министру школ и просвещения «хлопотать» по этому вопросу. Когда и это не помогло, он организовал в школе забастовку: войдя в класс, Эсте увидел там только пустые парты. Никто из учащихся не пришел на урок. Началось длинное расследование. Из Праги приехал инспектор и вызвал к себе «зачинщика».
— Скажите, Фучик, зачем вы устроили эту, как вы выражаетесь, забастовку?
— Я был не согласен с несправедливым поступком по отношению к нашим ученикам.
— Не понимаю… Ведь речь шла не о вас, да и вообще вас это вовсе не касалось, — удивленно сказал инспектор.
— Когда с кем-нибудь поступают несправедливо, это всегда меня касается, — ответил Юлек.
— Не дерзите, ученик, и знайте, что к вашему поступку я отнесусь со всей строгостью. Это бунт, да, да, бунт, за который надо наказать в назидание остальным. Наша молодая республика не нуждается в бунтарях, ей нужны дисциплинированные и послушные люди! — возмущенно сказал инспектор.
Все кончилось тем, что Фучик получил десять часов карцера «за то, что без разрешения пропустил семь уроков, своевольно отправившись в Прагу с депутацией… за организацию протеста учащихся, за то, как он вел себя во всей этой истории, особенно на педсовете, за неуважительное отношение к директору и отказ повиноваться…».
В шестом классе реального училища чешскую литературу стал преподавать учитель Дибелка. Он не понимал ни молодежь, ни литературы, объяснял свой предмет медленно и скучно. Всякого рода самостоятельные суждения школьников, отступления от правил приводили его в бешенство. Слушая ответы Фучика, он почти всегда кричал:
— Мне не нужна ваша отсебятина, меня не интересует, что вы думаете. Вы знаете, как я трактую произведения, извольте исходить из этого!
— Но, господин профессор, настоящие книги для того и пишутся, чтобы будить у людей свои мысли и чувства, свое отношение к жизни.
— Когда закончите школу, тогда и будете умничать, а сейчас попрошу прекратить бесполезные споры.
— Иметь свое мнение о произведении — право каждого, — упрямо рубит Юлиус воздух ладонью. — Я ставлю себя на место героя и стараюсь представить, как бы думал, рассуждал и действовал в его положении.
— Не хотел бы пугать, — цедит Дибелка, но ваша самоуверенность…
Ждать удобного случая долго не приходится. Юлек отвечает домашний урок. «Май» — поэма романтика Карела Гинека Махи, одно из его любимых произведений. Вдруг учитель прерывает его, стучит книгой по столу, почему-то краснеет. Что такое? Что случилось? Ах вот что, анализ «Мая» должен был кончаться фразой, которая «прославила» этого чудака-учителя: «Узник бросает последний взгляд вокруг, палач заносит меч, и посиневшая голова падает на землю». Юлека это выводило из себя, он отказывался повторять, как попугай, мертвые, вымученно книжные слова.
— Почему вы молчите, ученик? Отказываетесь продолжать?
— Такими словами — отказываюсь.
— Ну что же, садитесь. Двойка.
Безнадежно испорчена отметка за всю четверть, первая, но не последняя подножка. В записной книжке Фучика появляются слова о том, что школа «ревностно оберегает свою монополию на воспитание учащихся», а при этом «своим влиянием вдалбливает им неправильные взгляды». В книгах он ищет ответы на волнующие его вопросы. Юлеку мила народность, идейный и эмоциональный взлет просветителей. Юноша делает обширные выписки, в своих дневниках часто «разговаривает» с Нерудой и другими чешскими классиками, размышляет о том, что нужно сделать…
Он посетил могилу Йозефа К. Тыла в Пльзене и задумывается над его судьбой:
«Как же можно было допустить, чтобы этот великий человек умер в нищете, затравленный, больной и одинокий? Странная она, наша чешская земля! Рожает и принимает в лоно свое Тылов, Мах, Немцовых, Неруд, Гавличеков, и нет у нее для них ничего, кроме терновых венцов! Кто знает, как страдало и кровоточило их сердце при виде обездоленных и бесправных людей. Они умирали нередко молодыми, словно им не хватало воздуха, чтобы дышать, словно они падали под бременем собственного таланта, величия и правдолюбия, которое современники не только не помогали им нести, но, напротив, путались у них под ногами и даже подставляли подножки».
Его захватывают стихи Сватоплука Чеха, проникнутые темой революции и призывом к переустройству мира. Книга «Песня раба», полная боли, протеста и призыва к борьбе, давно уже стала настольной книгой чешских рабочих: только в 1895 году вышло 23 издания этой книги.
