сахара съедают москвичи за последнее время, как махорку вытесняют папиросы. Фучик хорошо прочувствовал «нерв времени», становление государства нового типа, формирование нового человека — хозяина своей страны и отразил все это с присущей ему энергией и страстностью. Всякий раз, когда в Москву приезжает какая-нибудь делегация или просто гости с родины, для Фучика наступают часы, дни, недели сплошных забот. Среди тех, с кем Фучик встречался в Москве, были члены чехословацкой делегации на Первом съезде советских писателей; его хорошие друзья Витезслав Незвал, Любомил Лингарт, Петер Илемницкий, Геза Вче-личка, Лацо Новомеский; актеры, режиссеры; музыканты Верих, Буриан, Гонзол, Ежек, Пруха и другие; работники науки и культуры, журналисты, спортсмены.
В 1935 году на празднование 1 Мая в СССР прибыла чехословацкая делегация, в составе которой находилась и Густа. Юлиусу было поручено сопровождать членов делегации. Вместе с ними он впервые присутствовал на демонстрации трудящихся Москвы, стоял на трибуне рядом с Мавзолеем. «На Красной площади проходили части Красной Армии, ветераны гражданской войны, рабочие. И дух захватывало при мысли, что люди, испытавшие недостаток во всем — в оружии, в продовольствии, — победили в жестокой схватке с буржуазией в семнадцатом году и в последующие годы… Тем полнее были наши восхищения, тем яснее мы сознавали, насколько жизнеспособна, бессмертна идея, пустившая в СССР такие глубокие корни, что не было силы, способной их выкорчевать», — вспоминала Густа Фучикова.
В качестве делегата от КПЧ в работе VII конгресса Коминтерна в июле 1935 года принимал участие Фучик. Центральной задачей коммунистических партий конгресс поставил создание единого рабочего и широкого народного фронта против фашизма, сплочение различных по своему социальному положению антифашистских сил. При разработке новой тактической линии учитывался и опыт КПЧ, изложенный в докладах К. Готвальда и А. Запотоцкого.
«Здесь создаются первые главы будущей истории человечества, — писал он. — Это столь величественно, что я, к своему полному отчаянию, раздваиваюсь. Как человек я расту, а как корреспондент я — самый несчастный под солнцем… Как все это передать? Как сделать, чтобы люди там, у нас, до конца поняли историческое величие конгресса?» Он разоблачал в своих статьях шумиху, поднятую социал- демократическими правыми лидерами, изображавшими политику единого фронта как отказ коммунистов от своих принципов или как их ослабление. Фу~ чик показывал, что коммунисты не отказываются от своих принципов, они лишь меняют методы и формы работы в связи со складывающейся обстановкой.
Как-то незадолго до конгресса Фучик случайно, в коридоре одного из учреждений, встретился с Димитровым. Беседа растянулась вместо «нескольких минут» на два-три часа. Даже внешний вид героя Лейпцигского процесса соответствовал романтическому представлению о рыцаре революции. Фучика обрадовало, что Георгий Михайлович любит стихи и на память прочел строфы из дорогих ему Яна Неруды, Петера Безруча, Станислава Костки Неймана. Фучика поразила редкостная осведомленность Димитрова. Его все интересовало, и он, кажется, разбирался в самых запутанных вопросах внутренней жизни и культуры Чехословакии.
В августе 1935 года Фучик возвращается к своему замыслу написать роман и направляется в третий раз в Среднюю Азию. Он поехал со своим другом Ваврой и его женой. Теперь маршрут вел в Узбекистан, Киргизию, Таджикистан, в сыпучие пески и на Памир, к пышным оазисам Ферганы и синим от изразцов древним твердыням Самарканда. На этот раз Фучик подготовился к далекому путешествию тщательно, запасся путеводителями и картами, книгами Семенова-Тян-Шанского, Пржевальского, Вамбери, не забыл и об Омаре Хайяме, Низами, Джами и Лахути. В письме Густе он пишет:
«А кроме того, у меня есть и еще один план — чисто журналистский. Как я говорю, „жюль- верновский“, только теперь он приобрел уже конкретные формы. Это будет серия полубеллетристических репортажей о профессоре Вериге, который ищет космические лучи в шахтах, под поверхностью моря, на Эльбрусе, в Арктике и в стратосфере; о солнечных домах в Ташкенте; и о Чирчике, который вырабатывает тысячи вагонов азотистых удобрений, и так далее. Для всего этого я штудирую физику, химию, астрономию и так далее. Но мне еще необходимо поупражняться в жюль-верновском стиле. Поэтому я тебя, Тустина, очень прошу, пошли мне с кем-нибудь Жюля Верна „Таинственный остров“, часть I, „Путешествие вокруг света“, „20 тысяч миль под водой“, „Рабур-завоеватель“ и „Путешествие на Луну“. Мне хочется все написать основательно, и, по-видимому, это было бы хорошее чтиво и в газете, и, возможно, в книжке».
Своей поездкой Фучик словно присоединялся к тем советским писателям, которые в тридцатые годы стали «открывать» Среднюю Азию: Николаю Тихонову, Константину Паустовскому, Владимиру Луговскому, Николаю Никитину, Михаилу Лоскутову. Все они подчеркивали, что писать о Средней Азии было интересно, но трудно. В Узбекистане он особенно интересовался переменами, происшедшими после его первого приезда сюда. Он торопится побывать на Чирчикстрое:
— Здесь возводится азотно-туковый комбинат, который будет вырабатывать в день сорок вагонов удобрений. Началось сооружение гидростанции, головной плотины, которая перекроет русло реки Чирчик, заложен социалистический город! Нам, журналистам-коммунистам, надо это пропагандировать, поэтому от слов — к делу, скорей на площадку Чирчикстроя — флагмана социализма на Советском Востоке!
На стройку он приезжал всякий раз, когда освобождалось время. Однажды, случайно встретившись на стройплощадке с приехавшим из Москвы представителем организации, которой подчинялся Чирчикстрой, Фучик терпеливо и подробно ознакомил его со всеми объектами. В конце беседы представитель поинтересовался должностью, которую занимает его осведомленный собеседник, и, растерявшись, долго не мог поверить, что имел дело с иностранным корреспондентом.
Редакция журнала «Литературный Узбекистан» организовала встречу «за чашкой чая» с деятелями культуры республики, писателями, журналистами, работниками театра и кино. Фучик поделился своими творческими планами и впечатлениями о пребывании в республике:
— Последний раз я здесь был девять месяцев тому назад. В сущности, незначительный срок. Но и за этот срок произошли, как я наблюдаю, огромные изменения. В декабре прошлого года случилось мне познакомиться в текстилькомбинате с комсомолкой Балтабаевой. Это была удивительно застенчивая девушка. И вот позавчера на съезде девушек Узбекистана мне представили ее как одну из лучших парашютисток республики. Вдруг она заявляет: «А ведь мы с вами знакомы по текстилькомбинату», и только тогда я узнал в ней комсомолку Балтабаеву. Так духовно вырос, неузнаваемо изменился за девять месяцев человек!
В Самарканде Фучик побывал на ряде предприятий, в школе, городской больнице. Но с какой-то особенной жадностью осматривал памятники древнего зодчества. Еще в Москве он разглядывал их на фотографиях и в Третьяковской галерее на картинах Верещагина. Но увиденное превзошло все ожидания. Дворцы, мечети, мавзолеи, медресе, караван-сараи. Биби-Ханым, Шахи-Зинда, площадь Регистана, мавзолей Гур-Эмир, обсерватория Улугбека — эти слова не сходили с его уст и приобретали магическое звучание. Все мечети мусульманского мира должна превзойти своими размерами соборная мечеть Биби- Ханым с не тускнеющими более 1300 лет бирюзовыми красками сказочно сверкающих куполов. Цветная вязь фантастически переплетающихся орнаментов на майоликовой облицовке дворцов, строгие формы медресе Шир Дор на площади Регистана, яркие, красочные изразцы, будто пропитанные горячим южным солнцем.
— Какое великое искусство, какая уникальная культура! — восхищался Фучик. — Вот почему сюда с незапамятных времен обращались взоры иноземных завоевателей: Александра Македонского, арабских халифов, Чингисхана и персидского царя Кира.
В «Интергельпо» у героев задуманного романа был праздник. В мае коммуна отмечала юбилей — десятилетие своего существования. Коммунары гордились тем, что Президиум ЦИК Киргизской АССР наградил «Интергельпо» Почетной грамотой. Беседы Фучика с коммунарами затягивались допоздна. То и дело с порога раздается радостное «Чест праци, Юлек!». Всем хочется послушать его, ведь он был участником недавно закончившегося VII конгресса Коминтерна.
В районе пастбищ «Интергельпо» он мечтал увидеть знаменитые тянь-шацьские ели, стройные серебристые великаны. Об их красоте и величии поется в песнях акынов, пишется в книгах восхищенных путешественников. Наконец, под сенью этих елей один из героев его романа должен объясниться в любви. Товарищи шутят:
— Для объяснения можно было бы найти место поближе и поудобней.
— Нет, — отвечает Фучик. — Прекрасное чувство в человеке инстинктивно ищет прекрасную
