С середины ноября Фучик систематически выступает в прогрессивных изданиях, с которыми еще не успели расправиться: «Мир в картинках», «Пчела», «Наш путь», «Путь служащих частных предприятий», «Действие», скрывая свое имя под псевдонимами: Ян Боровский, Карел Стрнад, Карел Воян, Иржи Штепан, Вацлав Пилецкий. В течение всей своей жизни он изучал любовно и вдумчиво чешскую литературу, но журналистская работа, публицистика, общественная деятельность не оставляли ему времени для серьезных историко-литературных исследований. Среди его выступлений двадцатых-тридцатых годов почти не было работ, посвященных творчеству чешских классиков. Теперь, когда коммунистическая печать запрещена и нет возможности для какой-либо легальной политической деятельности, Фучик более интенсивно, чем когда-либо, стал заниматься литературой и историей. «В трудное для народа и государства время мы обращаемся к истории, чтобы в ней черпать опыт и силу. Мы обращаемся к прошлому своего народа, чтобы найти в нем путь, ведущий в будущее» — такими словами Фучик начал цикл статей о чешской литературе, о ее патриотических традициях.
Он писал о героическом прошлом чешского народа, о мужестве и смелости, какими он уже столько раз на протяжении своей истории боролся за свободу с численно превосходящими его врагами, о его выдающихся сынах и дочерях, о славных традициях, которые так ярко проявились в чешской литературе: о средневековых чешских хрониках, о Далимиле — предполагаемом авторе первой написанной по-чешски рифмованной хроники XIV века патриотического содержания; о Павле Саранском — ученом, авторе знаменитой книги «Республика Богемия», о Бальбине — ученом, авторе сочинения «В защиту славянских языков, в частности чешского»; о литературе национального возрождения и о демократической литературе XIX века — о Немцовой, Гавличке, Неруде и других писателях. Пишет преимущественно просто и доходчиво, в расчете на молодого читателя.
Еще накануне Мюнхена в Праге была открыта грандиозная по масштабам выставка чешского барокко. Эпоха барокко, несомненно, была плодотворна в области искусства, и Прага той эпохи, безусловно, прекрасна. Но выставка преследовала иные цели, чисто политические — откровенную апологию мрачной политической реакции в чешских землях после поражения 1620 года у Белой горы. Эти годы еще Неруда назвал «временем погребенных заживо», а писатель Антал Сташек — эпохой «черно-желтого деспотизма, окропленного святой водой». Разгорелась идейная борьба вокруг острых вопросов исторического прошлого, в том числе по вопросу о святовацлавских традициях. Святой Вацлав, полулегендарный князь X века, имя которого окружено многочисленными и часто противоречащими друг другу церковными и народными мифами, издавна являлся одной из наиболее популярных личностей отечественной истории, символом национально-освободительной борьбы чешского народа. Теперь реакционные историки обратились к культу святого Вацлава, противопоставляя его гуситам и изображая князя этаким «политиком-реалистом», сумевшим благодаря сговору с Германской империей «сохранить народ от уничтожения». Такой переоценке ценностей в соседней Германии могли только аплодировать. В статьях «Традиции святого Вацлава», «Выставка чешского барокко», «Чешская литература в борьбе за свободу» Фучик раскрывал фальсификацию, антинаучный и антинародный характер «открытий» буржуазных историков и литераторов. Он показывал национальное своеобразие чешской истории, состоящее в том, что через всю историю красной нитью проходит борьба за национальную свободу и независимость, борьба за правду, за новые, более совершенные отношения между людьми. В роли вождей выступали чаще всего не «коронованные особы», а деятели культуры — выходцы из народа. Самый славный период — эпоха гуситов — связан не с именем короля, а с именем Яна Гуса. В мрачные времена после битвы на Белой горе крупнейшей политической фигурой чехов был не полководец, не государственный деятель, а учитель Ян Амос Коменский. Подставить плечо под непосильное бремя эпохи, ощутить терзания народа, научить его не сдаваться на милость победителя, не падать духом, верить в правду, даже если она попрана, — кому такое дано, как не людям, отмеченным жгучим клеймом совести?
Были, конечно, в чешской истории и периоды безвременья, когда практическая и духовная деятельность людей была обречена на жалкие дела и деяния, растрачивалась на мелочные и пустые занятия. Но народ — это устойчивый организм, живущий тысячелетиями. «Отдельные личности могут морально разложиться — народ никогда, — писал Фучик в статье „Уважайте свой народ“. — Народ может страдать от морального разложения отдельных своих представителей, но в целом он не поддается им. Ибо вожди смертны, вожди приходят и уходят, а народ вечен».
К тем, кто морально разложился, к капитулянтам, пытающимся не только приспособиться к существующему режиму, но и оправдать его, Фучик не знает пощады. «Мы, конечно, не имеем права не замечать их, не имеем права просто отмахнуться от них, мы должны раздавить их, как вредное насекомое».
Появляются откровенно профашистские произведения: мелкие, дешевые, смердящие. В декабре 1938 года в Ставовском театре Праги состоялась премьера пьесы «Новые люди». Ее автор В. Вернер был известен как автор одной из наиболее успешных комедий середины тридцатых годов «Люди на льдине».
Новая пьеса восхваляла новый порядок после Мюнхена, показывая, как ее герои очнулись от «боли, вызванной судьбой нации и государства» и проживают процесс «морального возрождения», приобретают позднюю мудрость.
Фучику хотелось показать, что драматурга не спасли недозволенные в литературе приемы — игра на чувствительности и трогательности. Пьеса оказалась явлением выморочным из-за грубой политической тенденциозности. Он подробно анализирует драматургию и игру актеров. Несмотря на усилия честно выполнить актерский замысел, ни одному из исполнителей не удалось скрыть правду жизни, так как им попросту оказалось чуждо все, что автор вкладывает им в уста. Игра актеров Смолика, Пашека, Богача, Балдовой, Рубина и других подтвердила, что «актерское искусство, как вообще всякое подлинное искусство, есть не просто умение воспроизводить текст». Оно творит и, как всякое творчество, должно выражать и выражает свое собственное мировоззрение, которое проявляется в исполнении. В пьесе «Новые люди» актерское мастерство «открыто выступило против конъюнктурного приспособленчества». С каждой новой сценой в зрительном зале становилось все холоднее, и в ту минуту, когда зрителям стало ясно, что за автор предстал перед ними, наступил ледяной холод. «Первая чешская приспособленческая пьеса! — восклицает Фучик. — И вся подлинная чешская культура против нее!»
Фашиствующая пресса Второй республики продолжала травлю К. Чапека, уже больного писателя, тяжело переживавшего трагедию своей родины. Самым пакостным гонителем проявил себя писатель Ярослав Дурих. Он публично заявил о том, что Чапек якобы вовсе не болен, а лишь выдает себя за больного, не желая высказать свое мнение о происходящем. Это был последний удар, и сердце Чапека уже не вынесло: через несколько недель после этого писатель умер. За последние два-три месяца о нем можно было прочесть в газетах столько хулы и проклятий и в особенности после того, что разносили, нашептывали о нем бойкие языки, что, казалось, будто смерть была для него двойным избавлением — не столько от телесных страданий, сколько от душевных мук. Фучика потрясла смерть Карела Чапека. Он договорился на заводах, чтобы рабочие прекратили работу и траурным шествием по улицам Праги почтили память Чапека. Это напомнило бы официально запрещенные похороны Гавличека в 1856 году и другие похороны во времена тяжкие и печальные. Если нельзя говорить, то кричит тишина похоронной процессии, как голос, которого никто не заглушит. Однако редакция газеты «Лидове новины» и издательство Франтишека Борового, где издавались работы Чапека, наотрез отклонили его предложение. К тому же земский комитет не разрешил выставить гроб писателя в музее (такую честь он, конечно, заслужил), и стало ясно, что траурный кортеж не сможет пройти по улицам. Тогда Фучик предложил соорудить катафалк в зале книжного магазина Топичей, ведь здесь же находилась редакция газеты, в которой сотрудничал писатель. Но и этой идее не суждено было осуществиться. Бывшие друзья Чапека не согласились с Фучиком, как он их ни уговаривал, ни убеждал и ни заклинал. После некоторых колебаний они отказались наотрез. Похоронили писателя на Ольшанском кладбище, а через месяц у свежей могилы собрались тысячи пражан, люди самых различных профессий — рабочие, служащие, учителя, студенты. Они пришли, чтобы глубоким молчанием почтить память писателя.
Под псевдонимами Фучик пишет статьи «О чем я думал у гроба Чапека» и «Чапек живой и мертвый». «Кто отнял его у чешской культуры? — спрашивает он. — Смерть. Только ли смерть? Никто ей не помогал? Ведь она сломила молодую, еще не отцветшую жизнь. Откуда у нее взялись на это силы? Смерти нетрудно было осилить человека, наполовину „уже затравленного гончими псами врагов“».
Не сглаживая противоречий во взглядах и творчестве Чапека, «когда душа писателя стремилась к
