измеряли железной цепью, но при этом частенько жульничали, затягивая цепь слишком туго. В один красильный чан, около семи квадратных метров площадью и метр глубиной, помещалось приблизительно сто вязанок. Грант описывал ужасный запах, от которого хотелось выбежать из цеха. «Сначала в чанах плескалась оранжевая жидкость, потом она постепенно зеленела, а наверх поднимался осадок красивого лимонного цвета». На этой стадии из чана доставали ветки и листья, и начиналось самое интересное. В чан запрыгивали несколько рабочих с веслами в руках и принимались энергично прыгать и колотить по поверхности жидкости. Это действо чем-то напомнило молодому художнику кадриль. После пары часов таких прыжков рабочие вылезали из чанов не менее синие, чем воины Карактака, и дико хохотали.
Но не всем было так же весело. Я имею в виду крестьян, которые выращивали индиго. Им приходилось давать взятки приемщикам на фабрике, чтобы те не занижали объем. Вообще-то крестьяне хотели отказаться от выращивания индиго, но кто бы им позволил. Английским поселенцам разрешалось иметь не более пары акров земли (свежи были воспоминания об утрате Америки), поэтому они уговаривали бенгальских крестьян делать за них всю работу. Местные жители с радостью сажали бы вместо индиго рис, но в ход шли карательные меры.
Джеймс Форлонг, в доме которого жил юный Грант, отличался либеральными нравами и даже открыл для местных больницу, однако таких колонизаторов были единицы. В основном же поселенцы оказались довольно жестокими людьми. Им ничего не стоило бросить индийского крестьянина в тюрьму, прописать ему для сговорчивости розг и заставить отдавать с процентами навязанные долги. Особой лютостью прославился некто Джордж Мире, который регулярно сжигал дотла дома крестьян и в 1860 году добился от властей запрета на выращивание риса на полях, где когда-либо культивировали индиго. Всего лишь несколько недель спустя по стране прокатилась волна так называемых «синих бунтов», которые описал в пьесе «Зерцало индиго» Динабандху Митра. Эта драма, рассказывающая о злоупотреблениях в сфере производства индиго, с успехом шла в Бенгалии, вызвав подъем политической активности, и была переведена на английский миссионером Джеймсом Лонгом. В результате о проблемах стало известно и высшим эшелонам власти, а Лонга, кстати, отправили в тюрьму за то, что он якобы перевел клеветнические измышления.
Конечно, глупо было бы думать, что поселенцы сразу же стали белыми и пушистыми и справедливость восторжествовала, ведь кампания гражданского неповиновения, инициированная Махатмой Ганди в 1917 году в Бихаре, началась с защиты интересов крестьян, занятых на плантациях индиго, которые считали, что с ними обращаются несправедливо. Однако после событий, описанных индийским драматургом, ситуация определенно изменилась к лучшему.
Последний кустик индиго
В Ботанический сад Калькутты редко привозят туристов. Вдоль его территории площадью в сто гектаров тянется красная кирпичная стена, а ворота настолько незаметны, что водитель такси в первый раз просто проехал мимо. В начале 1990-х годов здесь поставили турникеты, новенькие кассы и стеклянные здания, в которых, видимо, предполагалось обустроить справочное бюро для посетителей, но сейчас, как и положено ботаническому саду, все заросло сорняками. Никаких тебе карт или указателей, даже не ясно, в какой точке сада ты находишься. Улыбчивые охранники приветливо махали мне рукой, но не могли помочь. Как выяснилось позже, здесь имелись садовники, но лично я не заметила следов их труда. Сад казался диким и неухоженным.
С большим трудом я все-таки нашла администрацию и спросила у вахтера, кому можно задать пару вопросов об индиго. Вахтер велел мне записать свое имя в журнал посетителей и отправил к доктору Санджаппе.
Доктор Санджаппа, заместитель директора Ботанического сада, встретил меня в своем офисе. За его спиной висел портрет Уильяма Роксберга, о котором я рассказывала в связи с попытками вырастить в Индии кошенильных червецов. Роксберг занимал пост директора Королевского ботанического сада с 1793 по 1813 год и много экспериментировал не только с кошенилью, но и с индиго. Этот человек внес немалый вклад в развитие ботаники, ведь после него осталось около трех тысяч рисунков местных растений, что составляет целых тридцать пять томов, которые и по сей день хранятся в архивах Ботанического сада. Господин Санджаппа любезно показал мне том, посвященный индиго. Открыв старинную книгу, я обнаружила рисунки двухвековой давности: на них изображались двадцать три разновидности индигоферы, включая индигоферу красильную, которую в основном и культивировали и которую я не видела пока что живьем.
Итак, осталось сделать только одну вещь. Я спросила доктора Санджаппу, где у них в Ботаническом саду растет индиго.
«Нигде, как ни печально», — посетовал мой собеседник, но потом припомнил, что видел один дикий кустик пару месяцев назад, так что если садовники не выпололи его, то мне повезет.
Я попросила отметить место крестиком на карте, которую он любезно дал мне, а потом еще раз открыла книгу с иллюстрациями Роксберга, чтобы запомнить, что я конкретно ищу. Доктор Санджаппа сжалился надо мной: «Вам самой ни за что его не найти. Я сейчас вызову машину».
В экспедицию вместе с нами отправились два водителя и трое охранников.
«Надеюсь, наш маленький индиго все еще на месте, — сказал доктор Санджаппа, когда мы притормозили в зарослях, и тут же радостно воскликнул: — Вот он!»
Моему взору предстал кустик Indigofera tinctoria, индигоферы красильной. Хотелось бы верить, что этот упрямый маленький куст — прямой потомок тех растений, за которыми некогда ухаживал Роксберг. Да уж, если честно, я ни за что не нашла бы его сама, и сейчас объясню почему. Помнится, как-то я брала интервью у швейцарского дирижера, который начал свою карьеру с того, что на заре туманной юности переворачивал страницы нот для Игоря Стравинского.
— Ну и как вам великий Стравинский? — не удержалась я.
— Он оказался ужасно маленького роста. Понимаете, я ожидал увидеть исполина, но его рост не отражал величия его гения. — В голосе моего собеседника даже много лет спустя звенели нотки разочарования.
Нечто подобное я испытала при виде индиго. Кустик был махонький, меньше метра высотой, потерявшийся в здешних зарослях, с нежными круглыми листочками и крошечными цветочками. Его плотно обвивали коварные сорняки. Охранники взяли на себя роль садовников и освободили кустик индиго из лап сорняка-убийцы.
Да, индиго оказался не похож на исполинское дерево, каким представлялся мне в детских мечтах, но хочется верить, что этот крошечный наследник истории Бенгалии и сейчас растет там, храбро сражаясь против сорняков.
Глава 10
Фиолетовый
Я расскажу вам. Судно, на котором
Она плыла, сверкало как престол.
Была корма из золота литого;
А паруса пурпурные так были
Насыщены благоуханьем дивным,
Что ветры от любви томились к ним.[2]
