доверием статистик выступал в роли негласного ревизора царских чиновников.
С официальной бумагой Клопов явился в Министерство путей сообщения и потребовал особый вагон для разъездов по стране. Получив его, он отправился в Тулу, где предъявил смущенной администрации свои «верительные грамоты». Та немедленно связалась с министром внутренних дел И. Л. Горемыкиным. Министр юстиции Н. В. Муравьев, узнавший о случившемся, заявил Горемыкину: «Или подайте в отставку, или прекратите это безобразие». Не предъявляя царю ультиматум, Горемыкин все-таки сумел объяснить Николаю II бесцельность и невозможность командировок безответственных лиц, имевших неограниченные полномочия. Клопова отозвали обратно и в Петербурге изъяли бумагу.
«„Средостение“ опять смыкается вокруг царя, — пишет Г. Иванов. — Но облюбованная царем давно и укрепленная встречей с Клоповым мысль найти человека, который бы „все ему говорил“, не оставляет царя» (даже несмотря на то, что задуманная операция — посредством «простого человека» контролировать работу чиновников — провалилась). «Бюрократы» не скрывали своего раздражения действиями царя. В разговоре с военным министром А. Н. Куропаткиным Горемыкин жаловался на внутреннюю неурядицу, которую увеличивает и сам царь. «Этот гусь разъезжает с бумагой от Гессе в особых вагонах, — пишет в дневнике Куропаткин, — и мутит всех в Тульской губернии, заодно с Львом Толстым. Ездит с большою свитою, гласно для всех, кроме министра внутренних дел».
Но раздражен был не только Горемыкин. Невозможность «выйти за круг» строго очерченных правил нервировала и Николая II, он чувствовал себя ущемленным. Для недовольства были причины: секретного «единения» с представителем народа — титулярным советником Клоповым, желавшим «раскрыть глаза» царя на творившиеся в России безобразия, не получилось, хотя статистик продолжал вплоть до Февральской революции 1917 года пользоваться благосклонностью самодержца и писать ему конфиденциальные письма на различные социально-политические и экономические темы. И все-таки неудачная история инспекционной поездки Клопова, по словам В. И. Гурко, оставила «тяжелый осадок в душе государя. Желание проявить инициативу, конечно, при этом не ослабло, но выливалось оно уже в иные формы. Воля с годами не укреплялась, ее стало нередко заменять упрямство, отличавшееся от нее тем, что государь в душе был поколеблен в предпринятом им том или ином решении, но тем не менее на нем настаивал, полагая, что он таким путем исполняет свою волю и проявляет твердость характера». Проявление «твердости характера» стало для царя
Потребность в верных и преданных людях усиливалась и по мере того, как в России росла социальная нестабильность, менялся морально-психологический климат. Ощущение приближения чего-то нового, неизвестного (и поэтому пугающего) отмечали многие современники последнего царя. Поэтесса Зинаида Гиппиус, пытаясь объяснить происходившее в конце XIX — начале XX столетия, писала: «Что-то в России ломалось, что-то оставалось позади, что-то, народившись, или воскреснув, стремилось вперед… Куда? Это никому не было известно, но уже тогда, на рубеже веков, в воздухе чувствовалась
Пророчества о близящемся конце мира, появлявшиеся довольно часто в последние годы правления Николая II, по мнению философа Н. А. Бердяева, «может быть, реально означали не приближение конца мира, а приближение конца старой императорской России». В этой фразе, возможно, и заключена разгадка не только появления знаменитого богоискательства, но и «странного» на первый взгляд поведения государя. Ведь даже такие столпы консерватизма, как К. П. Победоносцев, не видели радужных перспектив, постоянно твердя, что Россия на всех парах идет к конституции. «Слаб еще, не разыгрался поток конституционных идей, — говорил по этому поводу конфидент обер-прокурора Святейшего синода генерал А. А. Киреев, — но плотина, которая ему противопоставляется, еще слабее!» Для Киреева — человека глубоко религиозного, искренне преданного идеалам монархии, не было никакого сомнения в том, что русский «государственный строй отживает свой век, мы идем к конституции». Ожидаемая со страхом кончина старого строя была, таким образом, одним из наиболее сильных переживаний русских консерваторов. Понимал ли это Николай II? Остается только догадываться…
Художественную картину формирования новой обстановки «грани веков» нарисовал поэт Андрей Белый, заметивший, что для многих его современников «стиль нового века радикально отличался от старого; в 1898 и 1899 годах мы прислушивались к перемене ветра в психологической атмосфере. До 1898 года северный ветер дул под северным небом. <…> С 1898-го подул другой, южный ветер. Ветры столкнулись, их столкновение породило туман, туман задумчивости. В 1900 и 1901 годах атмосфера начала проясняться. Мы всё увидели в новом свете, под мягким южным небом двадцатого века». Как показала история, «мягкое южное небо» оказалось весьма обманчивым. Люди «железного» XIX века не могли и представить, на какие испытания их обрекает новое столетие. Однако стоит отметить иное — этот «новый свет», в котором современники А. Белого начинали видеть самые различные явления.
«Новый свет» отражался на нравственных переживаниях тех лет, заставляя искать новые ответы на старые вопросы — и религиозно-философские, и социально-политические. Радикально настроенные «искатели» возвращались к террору. Начало XX века ознаменовалось убийствами высших представителей царской бюрократии (министров — Н. П. Боголепова, Д. С. Сипягина, В. К. Плеве, харьковского губернатора князя И. Оболенского), покушением на жизнь К. П. Победоносцева и другими антигосударственными действиями членов партии социалистов-революционеров. Страна входила в новую полосу политической жизни. О «стабильности», оставленной в наследство Александром III, в начале XX века его сын мог только ностальгически вспоминать. Уже начало нового столетия было окрашено в кровавый, красный цвет.
Первым крупным сановником, павшим от рук эсеров в начале XX века, был министр народного просвещения тайный советник Н. П. Боголепов. Все произошло удивительно буднично: 14 февраля 1901 года, около половины второго дня, в приемную министра явился молодой человек — студент Петр Владимирович Карпович. Когда Боголепов, обходя представлявшихся ему должностных лиц, приблизился к городскому голове Чернигова, стоявший рядом с ним Карпович с расстояния в два-три шага выстрелил в министра и смертельно его ранил. Участник студенческого движения, в 1896 году исключенный из Московского университета за организацию манифестации, посвященной полугодовому «юбилею» Ходынской катастрофы, Карпович некоторое время находился под гласным надзором полиции, затем поступил в Юрьевский университет. В 1899 году он был отчислен и оттуда. Его оппозиционность, таким образом, не являлась для властей секретом.
Схваченный на месте преступления, но не желая объяснить, почему он убил министра, бывший студент тем не менее заявил, что лично к Боголепову он не питал чувства вражды и озлобления. Следовательно, совершенное им убийство было выступлением против символизируемой министром власти вообще. 17 марта Карповича приговорили к лишению всех прав и двадцати годам каторжных работ. Левая печать оценила действия Карповича как подвиг, совершенный во имя попираемых прав студенчества. Либеральная общественность, равно как и власть, приучалась отвечать насилием на насилие. Этот первый в новом столетии террористический акт, направленный против высокопоставленного представителя самодержавной власти, интересен не только тем, что он — первый.
В семье Карповича сохранилась легенда о «царском» происхождении знаменитого террориста. По воспоминаниям его сводной сестры Л. В. Москвичевой, он был внебрачным сыном помещика А. Я. Савельева, в свою очередь родившегося от побочной дочери Екатерины II и князя А. А. Безбородко. Таким образом, Карпович приходился Екатерине Великой правнуком. Скорее всего, эта история не имеет под собой никаких оснований. Обратить внимание стоит на иное: террор открыл человек, связанный «родством», благодаря семейной легенде, с императрицей, потомки которой царствовали в России и в начале XX века.
Не прошло и месяца после смерти министра народного просвещения, как столица была потрясена известием о новом покушении на жизнь царского сановника. На сей раз жертвой террористов оказался престарелый обер-прокурор Святейшего синода К. П. Победоносцев. Человек, в либеральных кругах считавшийся «злым гением» России, лишь по воле случая не погиб. В ночь с 8 на 9 марта 1901 года статистик Самарской земской управы Н. К. Лаговской произвел несколько выстрелов в окно кабинета обер- прокурора, располагавшегося в доме 62 по Литейному проспекту. Пули ударили в потолок кабинета, работавший там Победоносцев не пострадал. Тогда же, в марте, обер-прокурор публично поблагодарил
