на то, что «насилия и преступления не улучшат, однако, положение крестьян, а Родине могут они принести много великого горя и бед»[77], услышаны не были: 1905 год принес 3228 учтенных официальной статистикой крестьянских выступлений, охвативших половину уездов Европейской части России. Приходилось снова и снова уповать на репрессии.
Уже в декабре 1905 года были опубликованы императорские указы, призванные содействовать восстановлению общественного порядка в стране, — временные правила о наказуемости участия в забастовках предприятий, имевших государственное значение, и в правительственных учреждениях, и правила чрезвычайной охраны на железных дорогах. Ситуация в стране обострилась до предела: 7 декабря в Москве началась всеобщая политическая забастовка, которую социал-демократы стремились перевести в вооруженное восстание. Московские беспорядки удалось прекратить только с помощью войск. «Стыдно и больно за бедную Россию переживать на глазах всего мира подобный кризис, — писал Николай II матери, — но на то, видно, воля Божья, и надо претерпеть все бедствия до конца».
Как видим, все традиционно — и надежда на Бога, и указание на Его волю. Для царя революция — результат Божьего «попущения», своего рода наказание за грехи. Спорить с таким подходом бессмысленно (как бессмысленно бороться с убеждениями), но учитывать его необходимо. В январе 1906 года ситуация изменилась: революционные вспышки в разных концах империи не слились в единое восстание, власть овладела ситуацией. После «московских событий» занял более жесткую позицию и премьер С. Ю. Витте, требовавший суровых наказаний для революционеров. Для царя это стало новым проявлением лицемерия графа, легко меняющего свои убеждения. «Благодаря этому свойству характера, почти
Его сменил И. Л. Горемыкин, старый и опытный бюрократ, в конце XIX века уже занимавший пост министра внутренних дел. На следующий день — 23 апреля — были утверждены Основные государственные законы империи. Законодательная власть оказалась разделенной между императором, Государственной думой и Государственным советом (статья 7), хотя право утверждать законы безусловно оставалось за императором (статья 9). Но при этом особо оговаривалось, что верховная самодержавная власть принадлежит государю, повиноваться которому «не только за страх, но и за совесть, Сам Бог повелевает». Особа самодержца провозглашалась законом священной и неприкосновенной. Самодержцу принадлежал почин по всем предметам законодательства. Основные государственные законы могли пересматриваться лишь по его инициативе. Распускал Думу, равно как и назначал новые выборы, также самодержец.
Двадцать четвертого апреля 1906 года Николай II утвердил Учреждение Государственного совета, который с тех пор образовывался из членов по назначению и по выборам. Первые попадали в Государственный совет по царской воле, вторые — избирались духовенством православной церкви, губернскими земскими собраниями, дворянскими обществами, Императорской академией наук, Советом торговли и мануфактур, московским отделением этого Совета, местных комитетов торговли и мануфактур, биржевых комитетов и купеческих управ. Продолжительность работы Государственного совета и сроки перерыва в течение года определялись царскими указами. По своему законодательному статусу Государственный совет и Государственная дума были равны.
Все было подготовлено, и 27 апреля 1906 года начал свою работу первый русский «парламент». В тот исторический день император принял депутатов, выступив с приветственным словом в Георгиевском тронном зале Зимнего дворца. Царю внимали не только думцы, но и члены Государственного совета и Святейшего синода, сенаторы, министры, особы Императорской фамилии, придворные. Однако Николай II обращался в первую очередь к народным избранникам. Царь надеялся увидеть с их стороны преданность и любовь, проявление чувств патриотизма и верности трону. Торжество было задумано в национальном стиле, члены Императорской фамилии вышли в тронный зал в русских нарядах, украшенных драгоценностями. Но это вызвало у депутатов, из которых не каждый мог позволить себе лишнюю пару обуви, сложные чувства. Современники вспоминали, что многие избранники не ответили поклоном на поклон Его Величества, а остальные ограничились сдержанным кивком. Находившийся в тот день в Зимнем дворце сенатор А. Ф. Кони, по его словам, осознал, что присутствовал при погребении самодержавия, увидев «у его еще отверстой могилы» трех наследников: царя, Государственный совет и Государственную думу. «Первый, — отметил А. Ф. Кони, — держал себя с большим достоинством и порадовал мое старое сердце, которое боялось увидеть русского царя объятым недостойным страхом и забывающим, что Caesarem licet standem mon»[78]. Грустная констатация, ни убавить, ни прибавить. Николай II как наследник самодержавия! Большего абсурда и не выдумать. Разделял ли царь чувства Кони? Скорее всего — нет. Ведь сохранение самодержавия было его жизненным
Что же говорил собравшимся Николай II? Несколько красивых фраз о своей пламенной вере в светлое будущее России, о желании видеть народ счастливым и передать своему сыну в наследство крепкое, благоустроенное и просвещенное государство. Царь просил Божьего благословения
Но надежды не оправдались: «взрыва энтузиазма» у собравшихся депутатов слова самодержца не вызвали; привыкший к восторгам народа Николай II был потрясен и даже лишился самообладания. После приема царь удалился в покои дворца, где его и застала мать. Императрица Мария Федоровна увидела сына, сидящего в кресле, «и у его ног, на коленях, свою невестку, которая, гладя голову государя, повторяла: „я все это предвидела… предвидела… я говорила“. „По лицу моего сына, — жаловалась Мария Федоровна, — текли слезы. <…> Вдруг он сильно ударил кулаком по локотнику кресла и крикнул: я ее создал и я ее уничтожу… так будет. Верьте мне. И мой сын при этих словах перекрестился“» [79].
Понять эмоции Николая II несложно: его представления о союзе царя и народа оказались разбиты, как и вера в то, что «простой народ», избранный в Думу, будет более монархичен, чем «интеллигенция». Неслучайно закон, по которому проводились выборы в Думу, носил крестьянский характер: Николай II был убежден в лояльности «мужика» самодержавию и в его враждебности западным конституционным идеалам. Но получившие в Первой думе большинство голосов крестьяне не оправдали царских надежд. Итог эксперименту подвел П. А. Столыпин: «Один раз в истории России был употреблен такой прием, и государственный расчет был построен на широких массах, без учета их культурности — при выборах в Первую Государственную Думу. Но карта эта, господа, была бита». Правда, для того чтобы окончательно понять, на кого и как нужно делать расчет, потребовался политический опыт.
Так благое пожелание Николая II, высказанное им 27 апреля 1906 года, оказалось невозможно реализовать: просуществовав менее двух с половиной месяцев, Первая дума была распущена, ибо, как гласил царский манифест, «выборные от населения, вместо работы строительства законодательного, уклонились в не принадлежащую им область и обратились к расследованию действий поставленных от Нас местных властей, к указаниям Нам на несовершенства Законов Основных, изменения которых могут быть предприняты лишь Нашею Монаршею волею, и к действиям явно незаконным, как обращение от лица Думы к населению». Думцы обвинялись и в том, что крестьяне, смущенные «таковыми непорядками», не ожидая законного улучшения своего положения, во многих местностях перешли к грабежу и хищению чужого имущества. Это было откровенное признание в том, что крестьяне вовсе не так «патриархальны», как полагало правительство. Рассчитывавшая на поддержку народа группа депутатов (около двухсот человек),
