— Ну, конечно, не православная. Однако я и хочу спросить тебя, в чем же она не православна?
— Как «в чем»? В неимении настоящего священства.
— Несомненно. Но что же это значит «настоящего»?
— Т<о> е<сть> законного, обладающего преемством посвящения.
— Но если законность у протестантов состоит в выборе общины, можно ли назвать их священство незаконным?
— Можно, ибо только православная законность истинная.
— Т<о> е<сть>?
— Т<о> е<сть> соответствует существу дела.
— Но существу какого же дела соответствует законность иерархии православной?
— Существу... да самой иерархии, священства.
— Значит, дело не в законности (ибо законность может быть всякая), а в существе, которым определяется законность.
— Законность есть внешний признак правого или неправого существа.
— Отлично, следовательно, наш вопрос о священстве снова приводится, теперь уже более твердо, к обсуждению существа священства, к уяснению reale{1080} священства, к онтологии и мистике. Итак, в чем же reale священства?
— М<ожет> б<ыть>, мы подошли бы к решению, если бы начали с отрицания?
— Чего?
— С отрицания этого reale в протестантстве. Если для протестантов священник есть primus inter pares, и сим отрицается особое существо сего primi, то мы формально тут же можем установить, во всяком случае, священник не может рассматриваться как par своих прихожан, а если не рассматривается среди себе равных, то тем самым не может быть назван ни primus, ни secundus, ни tertius {1081}; он вне ряда единоравных себе, т<о> е<сть> он разнороден с ними, не равен, он поп est par или est поп par{1082}. Существо священства прежде всего в неравенстве, внешне подобным ему, членам прихода.
— То есть ты хочешь подойти к понятию уединенности?
— Да, и сказать, что священник, как священник, есть существо трансцендентное своему приходу.
2. Отлично. Но как же нам дать отсюда положительное определение, или положительный признак, священника?
— Это, полагаю, не трудно: исходя из уяснения того, как священник становится священником.
— Как же становится?
— Чрез посвящение. Сначала не был священником, а потом, после посвящения, стал. Следовательно, сначала был par, а потом стал impar {1083}°, прочим. Сначала был л-м в ряду других, а потом стал вне ряда. Сначала был однородным, потом стал разнородным.
— Но что нужно сделать, чтобы произошло все то, о чем ты говоришь?
— Посвятить.
— Т<о> е<сть>?
— Т<о> е<сть) произнести известные слова и молитвы и совершить известные действия, внешние и внутренние.
— Это—в порядке дисциплинарно-каноническо-уставном. Но ведь известные слова, хотя и другие, произносятся и у протестантов?
— Да, но неправильные.
— Т<о> е<сть> незаконные?
— Нет, так я не сказал бы; это повело бы нас к разговору, подобному уже бывшему, о существе дела, которое определяет законность.
— Отлично, следовательно, и здесь дело в существе.
— Да.
— Так в чем же существо посвящения?
[— В священстве?
— Нет, конечно, ибо посвящение делает несвященника
священником, а не священник свое посвящение.
— Но почему же не в священстве: ведь епископ же и священники посвящают; следовательно, посвящение ими бывает посвящением.
— Но ведь человека посвящают; следовательно, посвящение его делает его священником.
— Как же выйти из этой антиномии?
— Чего? Т<о> е<сть> чего антиномии?
— Субъекта таинства посвящения и объекта его — посвящающего и посвящаемого.
— Тут, в посвящении, происходит таинственное их объединение... брак... ]{1084}
— Очевидно, в том, что оно делает из подобного—неподобным, из par—impar, трансцендентным.
Карпентер в своей книге «Любовь и Смерть»{1085} рассматривает материализацию как своего рода регенерацию, но не отдельного органа, а всего тела, и не длительную, а кратковременную.
Книга эта интересна, но, увы, до тошноты благополучна и лоснится. Ни греха, ни трагизма... Нет ни волнения, ни радости. Не поражает, не пленяет, не волнует. Но все «так».
Для Карпентера нет тайны, нет чувства тайны, нет покаяния... Он хочет безгранично расширить человеческую жизнь. Но ее бесконечно же обедняет. Тайну можно ли делать чем-то вроде физиологии или химии? Скучно это.
1917.IV.21
В книге Ерма «Пастырь» сказано: «Два духа находятся при ч<елове>ке: один добрый, другой дух злой»{1086}. Mand. VI (ср. поел. Вар<навы>, ч. 2){1087} . Это, как известно, общее мнение Церкви. Но не потому это мнение Церкви, что так сказал Ерм, а потому сказал Ерм, что таково мнение Церкви. Вообще хочется сказать о предании церковном, что оно есть та среда (богословских воззрений и верований), в которой выкристаллизовываются богословские мнения споров Церкви, являясь свидетельствами о существовании церковной веры такого содержания, но отнюдь не источниками вероучения. За св<ятыми> отцами мы видим не авторитеты, а выразителей церковного учения своего общества, и мы верим им не в том, что они не ошибаются в содержании своих высказываний, а лишь в том, что они не выдают своего за церковное. Итак, мы верим Церкви, а не лицам. И ссылаемся на показания св<ятых> от<цов> не как на источник суждений, а как на примеры, как на прецеденты, в которых подобные же суждения уже были высказаны от Церкви и Церковью приняты.
1917.IX.6. Серг<иев> ?ос<ад>. По записи в 3—4 слова, сделанной в церкви во время службы
Начать: «Шесть дней делай...» {1088} etc.
Начальным возгласом всякой службы, а литургии в особенности, священник разрывает ткань времени, и в этом разрыве обнажается священное время, образ Вечности—ноуменальная основа времени. «Благослови, Владыко»{1089} или «Благослови, отче» диакона относится именно к этому начальному возгласу: «Благослови начало службы», т. е.— «разорви время», «раздери непрерывность его ткани...». Время разрывается—и начинается Царство Пресв<ятой> Троицы, как некоторый внеисторический эон. Начинается божественный век.
Мышление без слов (Психоневрологический инст<итут». 1917, окт<ябрь> (?)
1917.XI,6
