догмах, устаревшее право вторгалось в пределы этики, осуждая несоблюдение религиозных и моральных современных обычаев, как мы это видели в главе XIII, и санкционируя те лишенные нравственного основания и несправедливые поступки, которые исходили из религиозных соображений и ими рекомендовались.
Если же мы примем право в качестве установления для оберегания интересов общества и отдельных лиц от всяких вредных поползновений, то мы обнаружим связь его с этикой, которую отрицает целая догматическая школа. И ведь, что представляет собою этика, действительная человеческая мораль?
Предлагалась, правда, и догматическая этика в виде собрания будто бы божественных заветов. На этой почве создались веления, исходившие из религии и отличавшиеся нередко бесчеловечностью. На таких основаниях нередко проявлялось слишком резкое противодействие этики мнимобожественного откровения человеческой этике. Вообще же каждой религии свойственны ее специальные указания. Когда бог малайцев предписывает им сожрать сердце врага; когда Иегова отличается мстительностью и ревностью, искушая Авраама принесением в жертву своего сына, избивая через своих посланных народ и истребляя весь мужской род при помощи потопа; когда Аллах возводит фатализм в систему, предписывая уничтожение христиан и не разрешая употребление спиртных напитков, между тем как Христос проповедует любовь к врагу и разрешает употребление вина (даже превращая воду в вино); когда индусский бог велит вдове умершего пойти за мужем в могилу, и ряд других богов требует человеческих жертв, — в зависимости от всего этого должно констатировать, что такой калейдоскоп религиозных этик не дает оснований для стройных согласованных выводов. Непосредственно в области полового вопроса религиозные предписания вступают друг с другом в противоречие, как полигамия и моногамия, левират и проч.
Мы поэтому уступим мораль на почве религии жрецам всевозможных исповеданий, как получающим ее, по их уверениям, непосредственно от бога, и займемся человеческой моралью. Однако, формальная догматика будет нами исключена, а приняты в соображение лишь обыденные человеческие взаимоотношения. Связь ее с правом нами уже установлена, причем несомненно и ее соприкосновение с гигиеной (медициной). Если между этикой и гигиеной возникает почему-либо трение, то это обусловливается тем, что имелась в данном случае в виду лишь индивидуальная, а не социальная гигиена (Под социальной гигиеной в обширном смысле я разумею не только гигиену данного общества в защиту слабых, но и всеобщую расовую гигиену, представляющую собою наиболее понятную социальную гигиену. Что касается Плетца, то он в «Archiv fur Rassen und Gesellschaftsbiologie» дал более тесное понятие о социальной гигиене. С точки зрения дидактики он прав. Но я стараюсь объединить эти понятия, так как, по моему мнению, лучшее представление о социальной гигиене ставит на первую очередь ядоровье расы). Врачу же необходимо считаться именно с социальной, а не индивидуальной точкой зрения, или же гигиенические удобства индивидуумов должны у него отступить перед гигиеническими интересами общества. Не должно быть никакого внутреннего разлада между такой социальной гигиеной и человеческой этикой.
Что же представляет собою мораль или этика? Этика с чисто теоретической точки зрения является определением элементов хорошего и дурного в поступках человеческих, в качестве же морали, практически, обязывает делать все хорошее и избегать плохого. Однако, что должно понимать под хорошим и дурным? Хорошее в представлении одного — является дурным в глазах другого. И слова Гете:
навсегда останутся верными. Если, в свою очередь, скажем: «что часто творят добро, думая о зле», то правильно укажем на то, как наши побуждения не всегда согласуются с вытекающими из них поступками, которые и должны быть отделены от этических побуждений!
Мы можем дальше убедиться в том, что один и тот же поступок, хороший для одного, будет дурным для другого. Если волк сожрал ягненка, то это хорошо для волка, но дурно для ягненка. Мы часто извлекаем хорошее из того, что дурно для другого, и, стало-быть, мораль может быть только относительной, причем не представляется возможности обнаружить абсолютно положительных или абсолютно отрицательных сторон ее. В наших взаимоотношениях мы стремимся лишь уменьшить это зло и увеличить добро, поскольку возможно. Из практических соображений не представляется, например, даже возможным равнодушно присутствовать при чрезмерном размножении многих рас, безнадежных, однако, в смысле своего умственного состояния, ибо нам может угрожать в конце концов вытеснение этими расами. Одна и та же вещь может причинить нам раньше неприятность, а потом удовольствие, и наоборот, как например, наставление или же чрезмерное удовлетворение лакомки, ощущающего сперва удовольствие, а потом неприятность.
Мы определяем отсюда относительность наших моральных обязанностей, которые теоретически состоят в социальном благе и предъявляемых им требованиях к отдельным личностям, а практически в успешном проведении их в жизнь как отдельными индивидуумами, так и условиями общества. На почве социального блага каждый должен воспитывать в себе добрую волю и чувства альтруизма, причем все роды словесных поучений должны уступить делу и жизненным примерам.
Высшей целью этических функций является деятельность в интересах грядущих поколений.
Если усвоить себе альтруизм и эгоизм достаточно правильно, то в них можно видеть лишь относительную противоположность. Строить основы нашего существования на одном только принципе эгоизма столь же неразумно, как бессмысленно принимать все меры для проведения в жизнь одного только альтруизма. Кормящие своих товарищей медом из своего желудка пчела или муравей, очевидно, ощущают при этом удовлетворение, таким образом, идя навстречу своим альтруистическим инстинктивным стремлениям. Но человеку еще далеко до одинакового ощущения радости при процессе получения и давания. Человек, жертвовавший своею жизнью или страдающий за родину, семью, науку, очевидно, испытывает некоторое удовлетворение, толкающее его на определенный поступок. Принимая все меры к тому, чтобы природный хищнический инстинкт человека ввести в естественные нормы, более или менее совпадающие с проявлением альтруизма, мы последовательно обеспечиваем нашему потомству земной рай, который, впрочем, будет весьма относительным, но все же более интересным сравнительно с нынешним положением вещей.
Человечество в сильной степени нуждается в хорошем наследственном качестве, воспитании воли и характера подрастающего поколения. Состояние варварства, выражающееся апатией, грубостью чувства, безволием, невежеством и суеверием, все еще свойственно нам независимо от недостаточного воздействия школы, а также религии, не приспособленной более к современному положению вещей.
В «Гамлете» Полоний говорит:
Это глубокие, истинные слова, заключающие в себе этическое начало, но для практического их осуществления нужно обладать соответствующим характером.
Эта естественная человеческая мораль даст нам фундамент для половой этики или морали, причем мы легко ее себе усвоим, рассматривая в связи с нею все, что изложено было в предшествующих тринадцати главах. Без зависимости с побуждениями, обусловившими данные поступки, мы можем считать их социально положительными, или полезными, социально нейтральными или безразличными, и социально отрицательными, или вредными. Но даже в ограниченной сфере применительно к одному или нескольким другим субъектам один и тот же поступок может быть хорошим (положительным), дурным (отрицательным) или же безразличным. Этика, разумеется, считается прежде всего с побуждениями, обусловившими поступок. Но при отсутствии этического чувства человек не в состоянии творить что-нибудь социально положительное, между тем как человек ограниченный и не имеющий представления о вещах, исходя из самых благородных мотивов, учинит что-нибудь весьма отрицательное в социальном смысле. Вместе с тем на почве тщеславия и мести может быть составлено «великодушное завещание», приносящее большую пользу обществу, но вредящее отдельному лицу. Побуждения могут также быть обусловлены эгоистическими соображениями, но из тех же соображений в практическом их применении приносить другим пользу.
Альтруисты представляют собою категорию людей, в которых чрезвычайно мощны этические положительные чувства, которые они и стараются так или иначе приложить к хорошим социальным делам. С другой стороны, чистый эгоист — это индивидуум, который всю силу своей личной симпатии направляет на самого себя. Этическое безразличие эгоиста продолжается до тех пор, пока он не затрагивает интересов других. Но и альтруизм немыслим без некоторой доли эгоизма. И если говорить об идеале социального чувства, то нужно его разуметь во взаимодействии эгоизма и альтруизма, удовлетворяющим потребности
