денег; берите того, кто идёт из любви к своей работе... Тот способ, которым большинство людей зарабатывают себе на жизнь, представляет собой чаще всего временный заменитель или попытку избежать истинного занятия жизни, поскольку люди либо не знают ничего лучшего, либо не стремятся к нему...»
Подводя итог, Торо писал: «Говорят, что Америка — это арена, на которой происходит битва за свободу, однако здесь имеется в виду, конечно, не свобода в чисто политическом смысле слова. Даже если мы предположим, что американцы освободились от политической тирании, они остаются рабами экономической и нравственной тирании. Теперь, когда учреждена республика —
И мы называем эту страну страной свободных людей? Что значит быть свободным от короля Георга и оставаться рабами короля Предрассудка? Что значит быть рождённым свободным и жить не как свободный человек? Какова ценность любой политической свободы, если она не является средством достижения свободы нравственной? Что это — свобода быть рабами или свобода быть свободными? Чем мы хвастаемся? Мы — нация политиков, озабоченных лишь защитой свободы. Лишь дети наших детей, возможно, будут действительно свободными. Мы чрезмерно обременяем себя. Часть из нас вообще не несёт никакого бремени. Получается обременённость без носителя. Мы взваливаем на себя содержание войск, дураков и всевозможных скотов. Мы возлагаем эти тучные телеса на наши бедные души и позволяем им пожирать их содержимое.
То, что сейчас волнует большинство политиков и просто людей, — это жизненно важные функции человеческого общества, которые должны осуществляться бессознательно, подобно физическим функциям человеческого тела. Эти функции являются инфрачеловеческими {249}, как бы растительными. Я иногда просыпаюсь и в полубессознательном состоянии ощущаю на себе эти функции. Это напоминает состояние человека, у которого в результате осознания процессов пищеварения в болезненном состоянии расстраивается желудок, или же мыслителя, отдавшего себя во власть великого процесса творения. Политика — это как бы зоб общества, полный песка и гравия, а две политические партии — это две противоположные половины, иногда разбитые на четверти, которые со скрипом трутся друг о друга. Не только индивиды, но и государства страдают в результате от расстройства желудка, которое выражается в таких красноречивых формах, какие вы только можете себе представить. Таким образом, наша жизнь в общем представляет собой не только забывание, но и, увы, в большей степени воспоминание того, что мы никогда и не должны были осознавать, по крайней мере в час пробуждения. Почему мы всё время встречаемся, как люди, страдающие плохим пищеварением, чтобы рассказать друг другу дурные сны? Почему бы нам не встретиться, как жизнерадостным людям и не поздравить друг друга с чудесным утром? Конечно же, я не выдвигаю непомерных требований».
Один из самых проницательных диагнозов капиталистической культуры XX в. был поставлен социологом Э. Дюркгеймом, который не был радикалом ни с политической, ни с религиозной точек зрения. Дюркгейм утверждал, что в современном индустриальном обществе индивид и группа перестали функционировать удовлетворительно, что они живут в состоянии анемии, т. е. отсутствия осмысленной и структурированной общественной жизни, что «индивид всё больше движется по пути неустанного беспланового саморазвития, в котором цель жизни не имеет ценностных критериев, а счастье всегда в будущем и никогда в настоящем». Стремления человека становятся безграничными, он преисполнен отвращения из-за «бесплодности бесконечного поиска». Дюркгейм указывал на то, что лишь
XX век
В XX в. мы имеем дело с похожей критикой современного общества и подобным диагнозом его духовной болезни. Примечательна эта критика тем, что, так же как и в XIX в., она исходит от людей разных философских и политических взглядов. Опустив здесь критику современного общества социалистами XIX и XX вв., которой я специально займусь в следующей главе, я начну с рассмотрения взглядов английского социалиста Р. Тони{252}, поскольку они во многих отношениях связаны с моими. В своём классическом труде «Общество стяжателей» (первоначально опубликованном под названием «Болезнь общества стяжателей») он указывал на то, что принцип, на котором основано капиталистическое общество, — это господство вещей над человеком. В нашем обществе, говорил Тони, «даже здравомыслящие люди убеждены в том, что капитал “нанимает” труд, подобно тому как наши предки-язычники воображали, что куски дерева и железа, которые они в своё время обожествляли, посылали им хороший урожаи и помогали побеждать в битвах. Когда люди зашли настолько далеко, что вообразили своих идолов ожившими, настало время их уничтожить. Труд состоит из людей, а капитал из вещей. Вещи могут быть использованы только для того, чтобы служить людям»[253]. Тони указывал, что рабочий в современной промышленности не работает с полной отдачей сил, так как он не заинтересован в своём труде, поскольку не участвует в управлении[254]. Тони утверждал, что единственным выходом из кризиса, в котором находится современное общество, является изменение моральных ценностей. Необходимо поставить «экономическую деятельность на надлежащее ей место — слуги, а не хозяина в обществе».
Суть нашей цивилизации вовсе не в том, что, как многие полагают, промышленный продукт неправильно распределяется, или что её характерной чертой является тирания, или её функционирование нарушается досадными разногласиями. Суть дела в том, что сама промышленность стала занимать среди интересов человека преобладающее место, какое не должна занимать ни одна область и меньше всего — производство материальных средств существования. Подобно ипохондрику{255}, который настолько поглощён процессом своего пищеварения, что идёт к могиле ещё до того, как начал жить, индустриальные общества забывают, ради чего они приобретают богатства в ходе своей лихорадочной деятельности.
«Такая одержимость экономическими вопросами неприятна и нарушает душевное равновесие, хотя и носит локальный и переходный характер. Будущим поколениям эта одержимость покажется столь же достойной сожаления, как сегодня нам — одержимость участников религиозных споров в XVII в.; она даже менее рациональна, ибо её объект менее важен. Эта одержимость подобна яду, вызывающему воспаление во всех ранах и превращающему обычную царапину в злокачественную язву. Общество не решит промышленных проблем, от которых оно страдает, пока не удалён этот яд, т. е. пока оно не научится видеть саму промышленность в правильном свете. Если оно хочет этого, то должно преобразовать свою шкалу ценностей. Оно должно рассматривать экономические интересы как один из жизненных элементов, а не как всю жизнь. Оно должно убедить своих членов отказаться от возможности получения прибыли, если эта возможность не связана с соответствующим вкладом, поскольку борьба за прибыль ввергает всех его членов в лихорадочное состояние. Общество должно организовать промышленность таким образом, чтобы подчёркивалось значение экономической деятельности как инструмента и её подчинённости той социальной цели, ради которой промышленность функционирует»[256].
Один из самых выдающихся современных исследователей промышленной цивилизации в Соединённых Штатах Америки Элтон Мэйо{257} разделял точку зрения Дюркгейма, хотя занимал более осторожную позицию. «Совершенно верно, — писал он, — что проблема социальной дезорганизации с вытекающей из неё
