слушая Баха, или от садизма, причиняя боль беззащитным людям, при таком подходе является вопросом вкуса; поскольку это составляет потребность человека, то и счастье состоит в ее удовлетворении. Единственным исключением являются случаи, когда удовлетворение потребности серьезно вредит другим людям или при социальной бесполезности самого человека. Поэтому потребность разрушать или потребность принимать наркотики обычно не рассматриваются как потребности, которые можно считать легитимными, несмотря на то, что их удовлетворение может приносить удовольствие.
Противоположная (вторая) позиция фундаментально иная. Она фокусирует внимание на вопросе, способствует ли потребность развитию и благополучию человека либо она вредит ему. Здесь имеются в виду такие потребности, которые коренятся в природе человека и ведут к его росту и самореализации. В этой второй концепции чисто субъективная природа счастья сменяется объективной и нормативной. Только то исполнение желаний, которое в интересах самого человека, ведет к счастью.
В первом случае я говорю: «Я счастлив, если я получаю все удовольствия, которые хочу»; во втором: «Я счастлив, если я получаю то, что я должен хотеть, исходя из потребности достижения оптимальной самореализации».
Нельзя не подчеркнуть, что последнее утверждение является недопустимым, с точки зрения общепринятой научной мысли, потому, что оно вводит норму, то есть оценочный критерий, в общую картину и, следовательно, должно лишать его объективной ценности. Однако возникает вопрос, правда ли, что само понятие норма имеет объективную ценность. Разве мы не можем говорить о «человеческой природе» и, если это так, то не приводит ли объективно определяемая природа человека к тому, что его цель такая же, как у всех прочих живых существ, а именно его наиболее совершенное функционирование и наиболее полная реализация его потенциала? И не следует ли из этого, что определенные нормы способствуют этой цели, а другие вредят ей?
Это легко поймет любой садовник. Цель жизни куста роз — быть всем, что он потенциально унаследовал: чтобы его листья были хорошо развиты и чтобы его цветы были самыми совершенными розами, которые только можно вырастить из данного отростка. Садовник знает, что для достижения этой цели требуется следовать определенным нормам, которые были найдены опытным путем. Розовый куст нуждается в определенном типе почвы, влажности, в определенной температуре, солнце и тени. Садовник должен обеспечить эти условия, если он хочет получить прекрасные розы. Но даже без его помощи куст роз пытается сам оптимально обеспечить выполнение своих потребностей. Он ничего не может поделать с влажностью и почвой, но если не хватает света и тепла, он вырастает изогнутым в сторону солнца, если есть такая возможность. Почему то же самое не может быть справедливым в отношении людей?
Даже если у нас нет теоретических знаний о причинах норм, способствующих оптимальному росту и функционированию человека, опыт может сказать нам столько же, сколько и садовнику. В этом лежат причины того, что все великие учителя приходили к одинаковым базовым нормам жизни; сущность этих норм, таких как преодоление жадности, иллюзий и ненависти и достижение любви и сострадания, в том, чтобы создать условия для достижения оптимального бытия. Делать выводы из имеющегося опыта, даже если мы не можем объяснить его теоретически, представляется вполне разумным, пусть и безусловно «ненаучным» методом, несмотря на то, что идеалом ученых остается открытие законов, выходящих за рамки эмпирической очевидности.
Те же, кто настаивает на том, что все так называемые оценочные суждения по отношению к человеческому счастью не имеют теоретического обоснования, не делают аналогичных возражений относительно физиологических проблем, хотя следуя логике, тут нет различий. Например, если у человека есть пристрастие к сладостям и тортам, что ведет к ожирению и подрывает его здоровье, они не говорят: «Если еда составляет для него высшее счастье, он должен продолжать есть, не убеждать себя и не поддаваться убеждениям других оставить это удовольствие». Они признают это желание отличным от нормальных именно потому, что оно вредит организму человека. Это заключение не считается субъективным — или оценочным суждением, или ненаучным — просто потому, что каждый знает связь между перееданием и здоровьем. И каждый в наше время знает весьма много о патологическом и разрушительном характере нерациональных страстей, таких как стремление к славе, насилию, собственности, мести, власти и т. д., и может квалифицировать эти потребности как вредные и с теоретической, и с практической точек зрения.
Стоит только вспомнить о «болезни менеджеров», язве желудка, которая является результатом неправильной жизни, стресса вследствие чрезмерных амбиций, зависимости от успеха, отсутствия правильного личностного стержня. Существует много данных, подтверждающих связь между таким неправильным отношением к жизни и болезнью желудка. В последние десятилетия ряд неврологов, таких как С. фон Монаков, Р. Б. Ливингстон и Хайнц фон Фоерстер, высказали мысль о том, что у человека есть неврологическая встроенная «биологическая» совесть, содержащая такие нормы, как кооперация и общность, поиск правды и жажда свободы. Эти взгляды основываются на теории эволюции[3]. Я сам попытался показать, что базовые нормы являются условиями для полноценного развития человека, а вот многие чисто субъективные желания объективно вредны[4].
Цель жизни, как она понимается на последующих страницах, может быть сформулирована на разных уровнях. В наиболее общем виде ее можно определить как развитие человека таким образом, чтобы максимально близко подойти к
Возможно, наиболее фундаментальным образом цель и смысл человеческой жизни в общем виде сформулированы в традициях Ближнего и Дальнего Востока (и Европы): «Великое освобождение», освобождение от власти алчности (во всех ее формах) и от оков иллюзий. Этот двойной аспект освобождения можно найти в таких системах, как индийская ведическая религия, буддизм, в китайском и японском дзен-буддизме, а также во взгляде на Бога как на верховного царя в иудаизме и христианстве. Это находит свое дальнейшее развитие (на Ближнем Востоке и на Западе) у христианских и мусульманских мыслителей, у Спинозы и Маркса. Во всех этих учениях внутреннее освобождение — освобождение от оков алчности и иллюзий — неотделимо связано с оптимальным развитием интеллекта; здесь интеллект понимается как использование мысли для того, чтобы познать мир как он есть в противоположность «извращенному разуму», который представляет собой использование мысли для удовлетворения своих потребностей. Эта взаимосвязь между свободой от алчности и приматом интеллекта, по сути, является обязательной. Наш разум функционирует только до тех пор, пока ему не мешает алчность. Человек, являющийся пленником своих иррациональных страстей, неизбежно пребывает от них в восторге и теряет объективность; напротив, человек становится более рациональным, когда верит, что следует истине.
Данная концепция освобождения (в своих двух измерениях) как цели жизни была потеряна в индустриальным обществе или скорее была сведена на нет и тем самым извращена. Освобождение применяется исключительно к освобождению от
Конечно, освобождение от внешнего господства необходимо, потому что оно уродует внутренний мир человека, исключение составляют редкие индивиды. Но односторонность акцента на внешнее освобождение также нанесло значительный вред. Во-первых, освободители часто превращались в новых правителей, провозглашая идею свободы только на словах. Во-вторых, политическое освобождение могло прятать развитие новой несвободы в скрытых и анонимных формах. Это случилось с западными демократиями, где политическое освобождение скрывает факт несвободы под многими масками. (В советских странах это давление было более явным.) Наиболее важно, что мы полностью забыли: человек может быть рабом, даже не будучи в оковах, — в противоположность часто повторяемой религиозной формуле о том, что можно быть свободным, даже находясь в цепях. Иногда, в исключительно редких случаях это может быть правдой — однако эта формула не имеет большого значения в наши дни, а вот то, что человек может быть рабом и
