среди висящей на морде бурыми клоками шерсти, обшаривали окрестности. Что-то встревожило зубра. Самка остановилась, взрыла передними копытами снег и заревела.
В отличие от других, более робких обитателей предгорий восточных киммерийских гор, зубры не боялись никого. Ни полярные волки, ни медведи или барсы, ни твари помельче не рисковали связываться с неудержимыми, как лавины и бури, стадами северных быков.
В особенно страшные голодные зимы хищникам удавалось выкрасть молодых, еще не окрепших бычков, однако они предпочитали, даже умирая от голода, выискивать более безобидную добычу — оленей, зайцев, на худой конец себе подобных. Но даже разбуженный стужей или злыми демонами медведь-шатун, само воплощение лютой и неотвратимой смерти, не стал бы подходить близко к зубру-королеве именно в это время. Теперь она была опаснее всего, опаснее даже, чем скитаясь по пустошам с двумя-тремя беспомощными, нуждающимися в защите детенышами.
Самки и самцы полярных быков обычно живут порознь, если не считать непродолжительного периода, когда толькогрозные рога и копыта самцов обороняют от невзгод северной природы молодняк. Основную часть года гордые вожаки отдельно скитаются, подобно ожившим бурым курганам, по безлюдной, взвихренной ураганами и снегопадами пустоши, молодые самцы небольшими группами откочевывают к северным границам Гандерланда, где больше шансов вырыть из-под снега чахлую жесткую траву, а самки, равно как и старые вожди — в одиночку взбираются на отроги Киммерийского Кряжа. Туда, где причудливая воля богов поместила уединенные плато, что находятся выше ледников и орлиных гнезд, на которых, однако, царит вечное лето.
Богам было угодно, чтобы на заоблачных цветущих пастбищах, в грязевых фонтанах, бьющих из-под благословенной земли, поселилась Безымянная Погибель. Зловонные испарения, лохматыми облаками висящие над сочной зеленью укромных полянок, были совершенно безвредными для зубров, но за несколько часов сводили с ума и убивали людей.
Немногие смельчаки-горцы могли похвастаться тем, что пробирались на заоблачные плато, чтобы добыть драгоценный для не чуждых колдовства южан песок из Родников Безымянной Погибели. И не один из них не оставил наследника, ни один из них не прожил после того дня и трех зим, и конец их ужаснул соплеменников настолько, что и жители Нордхейма, и киммерийцы, и жители Гипербореи и Пограничного Королевства более не посылали своих смельчаков на верную гибель.
Даже охота на зубров считалась с некоторых пор делом весьма гибельным и опасным, ибо Повелителей Пустоши без сомнения возлюбили грозные существа, куда как могущественнее земных владык и смуглых с глазами-угольями чернокнижников Юга.
За несколько лет до описываемых событий произошло дело неслыханное на севере обитаемого людьми мира, о котором еще долго будут жуткими зимними ночами, слушая хохот ветра, рассказывать у костров старики. Некий стигийский владыка, отчаявшийся договориться с вдруг оробевшими жителями ледяных хребтов и полярных ночей,отправил за бесценным для неких тайных деяний песком целый отряд.
Отряд этот под пологом черного колдовства ускользнул от пограничных заслонов хайборийских держав и даже пересек пустоши и хребты. Однако в ущельях Восточного Киммерийского Кряжа он был атакован отрядами киммерийцев, асиров и гиперборейцев и уничтожен, со всеми колдунами, собаками и диковинными зверями, сопровождавшими караван.
И хотя меньшими врагами, чем раньше, северяне не стали, однако целую зиму ни капли человеческой крови не пролилось на безразличные снега предгорий.
В том месте, где стаи песцов и волков, урча, догрызали останки стигийцев, обгладывая даже ремешки от сандалий и подвязки шлемов, а росомахи и барсы дрались за лоскутья кожи из бубнов чернокнижников, гиперборейцы воздвигли каменный обелиск, на котором на всех северных языках, в которых была письменность, была выбита мудрость, седая, как сами горы: «Не буди лиха, пока оно тихо».
Безымянная Погибель надежно хранила зубров с той поры. А в ту пору, о которой мы ведем рассказ, на пути самки мог встать разве что особо зловредный или безумный демон-хримтурс или же безмозглый обитатель Тролльхейма, по недосмотру богов и гигантов вырвавшийся в обитаемый мир.
Именно в это время года у самок начиналась течка, и гордые и невозмутимые королевы севера устремлялись на поиски родного стада. В такие дни, заслышав трубный рев, призывный и одновременно — грозный, медведи спешили укрыться в берлогах, барсы — зарыться в снег по самые угольно-черные кисточки на ушах, урча и рыча разбегались хищники помельче, и даже орлы с воронами старались взлететь поближе к рваным, несущимся в бешеных потоках бурь облакам.
Ибо когда на рев откликался далекий гул приближающегося стада молодняка, становилось поздно убегать — бурые громады, словно штормовые валы взбесившегося океана, покрывали равнины, срывая копытами целые холмы,топча все на своем пути, сметая рощи и пробивая в снегу целые рваные раны дорог, по дну которых их копыта размазывали и затаптывали раненых и ослабевших сородичей.
Если не считать ледяных смерчей, насылаемых из Чертогов Имира, северяне более всего на свете боялись этого титанического праздника плоти. Страшились его и восхищались им.
Рев самки стих, ее бока с буграми мышц под замшелой коричневой шкурой, покрытой блестками застывшего кристалликами пота, тяжело опадали, и в такт им воздух вокруг дрожал от грозного хриплого ворчания. Огромная голова, метя снег бородой, качнулась направо, затем налево, копыта вновь взрыли снег. Где— то поблизости была угроза, но в том не повинны были ни медведь, ни барс, ни изголодавшаяся волчья стая. Запах, встревоживший самку, не был запахом зверя, то был запах человека.
Однако ни одна ветка в роще не шелохнулась, ни один снежный ком не скатился со склона скалы, и на тропе, как и на снегу окрест, не было ни следа.
В ущелье за спиной бурой громады взвыл злой ветер, погнав куда-то вдаль облако искрящихся льдинок, и самка решилась. Еще раз мощно взревев, она устремилась дальше, туда, куда вел ее инстинкт из тех, что сильнее страха смерти.
От рева и тяжелого скачка ветви над ней подогнулись, треща и не в силах противостоять давлению снега, обрушили вниз небольшую лавину. Но один из комьев летел вниз гораздо быстрее остальных — и не распался в воздухе на облачную пыль.
Самка зубра, когда тень сверху коснулась ее загривка, дернула горбом, осознав ледяное дыхание Смерти, и попыталась изменить направление следующего скачка, однако копыта проехались по коварному льду и передняя нога подломилась. Все, что она успела сделать, падая набок, так это подставить под летящую смерть крепкий загривок.
Снег заглушил звук падения, только вся роща и тропа вздрогнули, обрушив вокруг тучи белых водопадов. Зрелище удивительно напоминало нордхеймскую сказку про ползучий Холм Предков — коричневый дрожащий валун ше-велился во взметенных ударом белых волнах — да только Дикий Охотник не вырвался из его недр к небесам с губящим души хохотом, а из самого холма торчало копейное древко.
В следующий миг предгорья огласил еще один рев, на этот раз не призывный, а полный боли и ярости, сорвавший вдалеке небольшую лавину. Самка попыталась подняться, упала на колени, затем, неловко подломив поврежденную ногу, встала. Пар из распахнутой пасти плавил снег, однако мороз на лету схватывал влагу, покрывая место охоты блестящей коркой. Да, это было место охоты, и сам охотник не замедлил появиться.
Синеватая снежная фигура, причудливая не более тех, какими веселые ветры покрывают пустоши ко дню зимнего солнцестояния, колыхнулась и рассыпалась, превращаясь из неприметного бугра у тропы в потайное логово-укрытие.
Поднявшийся из него человек был одет в шкуры, но снег так въелся в них за часы неподвижного ожидания, что он более напоминал легендарную снежную обезьяну, чем киммерийского охотника.
Узрев врага, самка всхрапнула и качнулась вперед, и вместе с ней качнулось древко у нее в загривке. То ли пробившая шкуру и хрящи тяжелая рогатина, то ли сломанная нога причинили ей боль — королева пустоши глухо всхрапнула и не двинулась, настороженно наблюдая за противником.
Охотник меж тем устремился к жертве и покрыл расстояние до нее в несколько могучих скачков, из тех, что не давали киммерийцам проваливаться в вязкие сугробы и так пугали цивилизованных южан совершенно звериной, тяжелой грацией.
В поднявшейся руке сверкнул широкий топор. Самка бросилась на него, склонив огромную голову.
