rémord), «которая плавает в нашем философском море». Жан-Жоашен д'Эстингуэль д'Енгрофон[167] заявляет, что, «поймав Remora[168], рыбу редкую, если не единственную в огромном море, ловлю можно прекратить и полностью сосредоточиться на её приготовлении, жарений и выборе специй». И хотя лучше не вынимать рыбу из среды обитания, оставляя в случае надобности достаточно воды, чтобы поддерживать её жизненные функции, те, кто любопытства ради всё же её достанут, смогут удостовериться в точности и истинности наших философских посылок. Крошечная по сравнению с общим объёмом рыбка чаще всего напоминает круглую, но иногда эллиптическую двояковыпуклую линзу. Вид этой пуговки скорее землистый, чем металлический. Она лёгкая, неплавкая, но легкорастворимая, твёрдая, ломкая, хрупкая, чёрная с одной стороны, беловатая — с другой, фиолетовая на изломе. В её многочисленных названиях находит отражение её форма, окраска или определённые химические особенности. Именно эта рыба — тайный прототип всем известного голыша (купальщика, baigneur) из пирога с сюрпризом, подаваемого в день Богоявления (galette des rois), боба (fève, κύαμος — пароним слова κυανóς, noir bleuâtre, иссиня-чёрный), волчка-сабо (sabot, βέμβηξ) [169] — Это также кокон (cocon, βομβύκιον) и червь (ver), по-гречески βóμβηξ, что очень похоже на греческое же название волчка-сабо (корень βóμβος означает, строго говоря, шум от вращающегося волчка). Это ещё и маленькая чёрная рыбка (petit poisson noirâtre) широколобка (chabot), откуда Перро взял своего Кота в сапогах (Chat botté), пресловутого маркиза Карабаса (Carabas от Κάρα, tête, голова и βασιλεύς, roi, король) герметических легенд, собранных под общим названием Сказки матушки Гусыни (Contes de ma mère l’Oie), которые так любит наша детвора; это, наконец, сказочный василиск (basilic) — βασιλικόν, наш королёк (régule, regulus, petit roi) или roitelet (βασιλισκος), башмачок из беличьего меха (pantoufle de vair) (бело-серый), то есть башмачок бедной Золушки (Cendrillon)[170], плоская рыбёшка морской язык, по-разному окрашенная с двух сторон, чьё французское название (sole) восходит к солнцу (soleil, лат. sol, solis) и т. д. В устной же речи Адепты всегда называют её фиалкой (violette), первым цветком, который на глазах у Мудреца появляется и расцветает в весеннюю пору Делания, придавая новую окраску зелени цветника…
Но тут нам следует остановиться и умолкнуть по примеру Николя Валуа и Кверцетануса, единственных, насколько нам известно, раскрывших, что надо понимать под определением Серы, золота и герметического солнца.
Наместник Пуату и Сентонжа Высшее должностное лицо при короле и герметический философ I Своей таинственной стороной поворачивается к нам в одном из своих произведений исторический персонаж Луи д'Эстиссак. Человек, принадлежащий к высшей знати, он предстаёт перед нами практикующим алхимиком и Адептом, одним из наилучших знатоков герметических арканов.
Как он им стал? Кто преподал ему — изустно, разумеется, — начатки нашей науки? Точно нам это не известно, всё же мы думаем, что к его инициации приложил руку знаменитый врач и философ Франсуа Рабле[171]. Родившийся в 1507 г. Луи д'Эстиссак был родным племянником Жоффруа д'Эстиссака, настоятеля бенедиктинского монастыря в Майзе, и жил в доме дяди в Лигюже (департамент Вьенна) недалеко от аббатства. Между тем, Жоффруа д'Эстиссак поддерживал с Рабле самые тесные дружеские отношения. В 1525 г., как сообщает Клузо [172], наш философ находился в Лигюже в качестве помощника «на службе» у Жоффруа д'Эстиссака. «Жан Буше, — добавляет Клузо, — доверенное лицо настоятеля и поэт, который так подробно описывает жизнь в Лигюже, в доме его преподобия, к сожалению, не уточняет, в чём, собственно, заключались функции Рабле. Был ли Рабле секретарём прелата? Вполне возможно. Но почему не наставником его племянника Луи д'Эстиссака, ведь тому исполнилось тогда лишь восемнадцать лет, а женился он только в 1527 г.? Автор Гаргантюа и Пантагрюэля приводит такие подробности о воспитании своих героев, что невольно начинаешь думать, что его познания в этой области не просто теоретические, а результат предшествующей практической деятельности». Впрочем, Рабле, как кажется, никогда не оставлял заботой своего нового друга — может быть, ученика, — так, 1536 г., пишет Клузо, он присылает из Рима госпоже д'Эстиссак, молодой племяннице епископа «лекарственные растения и множество любопытных безделушек», привезённых с Кипра, из Кандии, из Константинополя. А в 1550 г., преследуемый ненавистью врагов, наш философ приезжает в замок Кулонж-сюр-Отиз, — названный в Четвёртой книге Пантагрюэля Кулонж-ле-Руайю, — искать убежища у Луи д'Эстиссака, наследовавшего покровителю Рабле, епископу Майзе.
Как бы то ни было, всё это наводит на мысль, что в XVI и XVII вв. поиски философского камня велись значительно более активно, чем принято считать теперь, и что его счастливые обладатели составляли среди спагириков отнюдь не ничтожное меньшинство. А если они нам неизвестны, то не столько из-за отсутствия соответствующих документов, сколько из-за нашего невежества в области традиционных символов, не позволяющего нам распознать их. Вполне вероятно, что, закрывая своими указами от 1537 г. типографии, Франциск I оказался главным виновником того, что от XVI в. до нас дошло мизерное количество алхимических трудов, и невольным инициатором нового скачка в развитии символики, достойного лучшей поры средневековья. Камень заступил место пергамента, и скульптурное убранство подхватило эстафету у запрещённых книг. Этому временному возвращению от книг к памятникам архитектуры, от аллегорий на бумаге к притчам, запечатлённым в камне, мы обязаны как рядом шедевров, так и реальным интересом к изучению алхимических мотивов в произведениях искусства.
Уже средневековые Мастера, чьи трактаты дошли до нас, любили украшать свои дома герметическими знаками и изображениями. При жизни Жана Астрюка[173] , врача Людовика XV, примерно в 1720 г. в Монпелье на улице Канно напротив монастыря Капуцинов стоял дом, который в 1280 г. то ли принадлежал Мастеру Арнольду из Виллановы, то ли служил ему жилищем. Над дверью дома было два барельефа: один с рыкающим львом, другой — с драконом, кусающим себя за хвост, — известными эмблемами Великого Делания. Дом разрушили в 1755 г. В 1296 г. ученик Арнольда Раймонд Луллий приехал из Рима в Милан, где намеревался продолжить свои философские изыскания. Ещё в XVIII в. в этом городе показывали дом, где работал Луллий. Как явствует из трактата Боррихиуса О происхождении и достижениях химии, вход в дом Луллия украшали иероглифические фигуры алхимической науки[174]. Известно, что на жилищах, церквах, больницах, возведённых Николаем Фламелем, также можно было увидеть образы священного Искусства. Его собственное обиталище, так называемую усадьбу Фламеля, построенную в 1376 г. на улице Мариво близ церкви Сен-Жак, украшали, как свидетельствует хронист, «покрытые позолотой сцены и эмблемы».
