волчим взглядом, как на врага, и спросил себя, достаточно ли он хорош, чтобы расправиться с ними обоими, Букке и его отцом, имея при себе только маленький металлический нож.
Но, естественно, он не мог сделать ничего, пока эта истеричка схватила его за ноги. Он ударил ее ногой, освободился, его рука скользнула под рубашку, чтобы достать нож.
И в этот момент Павек увидел их — это было подобно удару молнии прямо в глаза — позади плеча Букке. Двое мужчин: дварф, старый как Джоат, державший оглобли своей тележки и симпатичный юноша- полуэльф, с лицом полном скорби и желчи, типичном для его расы. И женщина…
Один человек может забыть, что его жизнь в опасности, глядя на эту женщину. И один человек почти сделал это, но тут Павек пришел в себя, когда рука Букке пошевелилась. Металлический нож сам нашел дорогу в руку Павека, и — спасибо безымянному отцу — он выглядел как человек, который умеет очень ловко управляться с ним. Букке опустил свое мачете.
— Они, — сказал Павек, указывая на троицу. — Проверь их.
Полуэльф, экзотический полукровка с волосами медного цвета, даже более темными, чем его кожа, взглянул на них с гневом. Он поднял свой посох для атаки, хорошо направленной атаки, машинально отметил Павек: кто-то научил этого парнишку работать с боевым шестом. Тем не менее мачете Букке разрезало бы его попалам, если бы женщина поспешно не охватила бы его обеими руками. Она была не в том возрасте, чтобы быть его матерью, и не выглядела его сестрой — хотя родство между человеческой женщиной и полуэльфом было трудно уловить с первого взгляда, и это было все, что успел уловить Павек, когда дварф вкатил свою тележку на площадку перед воротами. Павек успел уловить взгляд дварфа меньше чем за удар сердца — достаточно долго, чтобы увидеть в нем настороженность, а не удивление или страх.
Теперь он знал, кто обучал мальчишку, и он знал, что это та самая тройка, хотя содержимое тележки было покрыто соломой и циновками.
— Обыщи ее, — приказал он Букке, и тот сделал как приказано, пылая злобой и жаждой мести.
Четыре амфоры из обожженной глины, водонепроницаемые, покрытые слоем лака, скоро лежали на земле. Их горлышки были погружены в темно-красный воск, на котором были оттиснуты печати со знакомым львиным профилем.
— Разбить их? — спросил Букке.
Павек глубоко вздохнул. Его план, который подказала ему Метиса в ее комнате, требовал снятия печатей, но разбивать амфоры было не нужно. Иногда печати были просто обычным воском и любой мог снять их. Но бывали случаи, когда использовали волшебство, и тогда человек мог остаться без рук, а его картинка с искаженным болью лицом украшала воск, чтобы впоследствии волшебник мог полюбоваться на нее. Павек знак риск, знал это и Букке. Но если разбить амфоры, порошок окажется на земле, в грязи и пыли. Но скорее в этом будет виноват Рокка, а не сами торговцы, так как именно он отвечает за Дыхание Рала, и никто не сможет доказать, что это не так.
— Пускай женщина сломает печати, — сказал Павек, эта блестящая мысль внезапно возникла в его голове.
Женщина посмотрела на него, потом прошла мимо Букке, спокойно поправив свое платье и закрыв плечо там, где Букке сдернул его, торопясь проверить амфоры. Ее глаза не отрывались от лица Павека, было видно, что она с трудом сдерживает свой гнев, но она не сказала ничего и просто встала на колени рядом с амфорами.
Полуэльф разразился ругательствали в сторону Павека, что могло стоить ему жизни. Он бросился вперед, Букке поднял свое мачете, но дварф схватил мальчишку раньше, чем он успел что-то сделать.
Павек все это видел как в тумане, ясно он видел только женщину. Он смотрел только на ее руки, хотя ее плечо опять обнажилось. Он не мог сказать, что именно он ожидал: вспышку света или, возможно, знак какого-то другого волшебника, что-нибудь такое, чтобы он смог рассказать Метисе, когда увидит ее. Полуэльф все еще яростно ругался, но женщина просто положила руки на землю. Потом она закрыла глаза, и ничего не случилось. Ничего не случилось и тогда, когда она взялась за узкие полоски, глубоко впечатанные в темно-красный воск, и начала их отрывать, одну за одной, как если бы они были ничуть не опаснее, чем те палочки воска, которые Метиса хранила в ящичке на своем рабочем столе.
Да, как если бы, но это было крайне маловероятно.
Его свободные дни, проведенные в архивах, не пропали даром. Павек не мог сказать, что именно сейчас происходит на его глазах, не мог назвать заклинание, которое она использовала, но он точно знал, что женщина, стоявшая на коленях и глядевшая на него со следами настоящего беспокойства в глазах, не была обычным бродячим торговцем. Она призвала к земле Атхаса, чтобы снять с печатей заклинание, которое она сама, или кто-то другой, вплели в печать.
Она была друидом.
— Вы хотите посмотреть поближе? — спросила она, садясь на пятки, на ее платье осталось черные точки, как если бы оно упало.
Он хотел и не хотел, одновременно. Он хотел приказать Букке сунуть руку в амфору, но посмотрел на лицо юного полуэльфа и выкинул эту идею из головы. Вернув нож в ножны, он встал на колени напротив женщины-друида. Она дышала глубоко и ровно; она даже не моргнула, когда он запустил руку глубоко в порошек. Он вытащил руку обратно и разжал ладонь. Она стала желтой, желтой как порошок, лежавший на его ладони. Павек осторожно коснулся языком порошка и набрал немного в рот, и тут же вскочил на ноги, изрыгая из себя все, что можно, но это не помогло.
Все — как темплары, так и путешественники — засмеялись, увидев выражение лица Павека. Единственные, кто не смеялся, была несчастная, почти забытая семья рабов, стоявшая на коленях рядом с трупом фермера, и их отчаяние было еще хуже для него, чем этот язвительный смех. Павек вцепился руками в горло. Он тяжело кашлял, выкашливая из себя все, что в нем было, на какой-то момент ему показалось, что еще немного и его кишки окажутся снаружи. Он не чувствовал ничего, кроме безудержной, безостановочной щекотки в горле.
— Вы нашли то, что искали, регулятор? — саркастически спросил Букке.
Глаза Павека были в слезах. Он не мог говорить; он едва мог дышать.
— Можем ли мы продолжать наш бизнес? — спросила друид. Она уже успела заменить восковые печати, и скорее всего опять вплела в них заклинание.
Самое лучшее, что Павек мог сделать, это кивнуть и жестом показать, что можно открыть ворота, потом он пошатываясь подошел к цистерне и сунул всю голову в стоячую воду.
Третья Глава
Замороженный язык во рту Павека оттаял задолго до того, как из его памяти выветрились жуткий вкус зарнеки и издевательский смех Букке и всех остальных, собравшихся у ворот.
Впрочем, ему было не привыкать к таким вспышкам. Его погоня за заклинаниями — которые он не мог даже надеяться когда-нибудь использовать — часто делала его смешным. Студенты в архивах смеялись во весь голос, когда он неправильно произносил имена со свитков, которые он хотел изучить. Его товарищи- темплары по гражданскому бюро, тоже низкогого ранга, иногда смеялись до слез, потому что он был самым смешным созданием среди них: огромный, страшный на вид, бедный как крыса темплар с болезненым, романтическим любопытством.
И с сочуствием, с жалостью к людям — значительно большим сочуствием, чем считалось мудрым в среде темпларов.
Павек расстроился из-за вдовы и ее детей, которые теперь должны были оказаться в обсидиановых ямах. Ему было стыдно, что в его сеть по поимке торговцев зарнекой попались несчастные фермеры. Не было никаких причин, говорил себе Павек, для этой глупой боли в груди: семья везла контрабанду для Союза Масок. Ничего более худшего, чем обычное раздражение темпларов, не случилось бы с ними, если бы они на нарушили один из самых важных законов Урика.
Они сами поломали свою судьбу, из-за своей собственной проклятой ошибки, он ни в чем не виноват.
