Краткая история попы

неприличным действием. Поводом к такому обсуждению послужила ссора двух соседок, во время которой одна из женщин «продемонстрировала свой голый зад», а поскольку за скандалом с удовольствием наблюдали дети, ее задержали, обвинили в покушении на общественную мораль и осудили. Правда, Верховный суд отменил приговор, посчитав, что «этот жест был, безусловно, оскорбительным и должен быть осужден как таковой, но не может тем не менее считаться непристойным, поскольку детородные органы не были выставлены на всеобщее обозрение». Логично пред^: положить, что, наклонись скандалистка пониже, Верховный суд был бы глубоко оскорблен. В 1993 году сорок австралийцев, раздевшись догола, протестовали в Нэрангаре, на юге страны, против строительства американской военной базы. Фотограф Ассошиэйтед Пресс снял манифестантов со спины: длинная вереница голых задниц красноречиво свидетельствует о накале страстей, что не помешало полиции задержать всех участников — за слишком интимный способ демонстрации политических убеждений.

Некий Жак Шоссон, парижский писец, был в 1661 году приговорен к сожжению заживо на Гревской площади в Париже за содомитские действия и сводничество для придворных (в числе его «клиентов» был Шарль дю Белле, владетель Ивто), которым он поставлял мальчиков — «часто их заманивали обманом или даже похищали». Никого из благородных господ, разумеется, не побеспокоили, а вот Шоссон и его сообщник Жак Пальмье по прозвищу Фабри отправились на костер. Поэт Клод Ле Пти, атеист, развратник и содомит, присутствовавший на жестокой казни, сочинил по этому случаю стихотворение:

Напрасно духовник, держа в руке распятье,
Твердил ему о том, что вечное проклятье
И муки вечные душе его грозят,
Он не покаялся, когда ж огонь, пылая,
Стал побеждать его, упал он, умирая,
И небу показал свой обгорелый зад[120].

Поэта весьма впечатлил жест Шоссона, повернувшегося к небу задом. Ле Пти был человеком низкого происхождения и совсем не богатым, так что, когда он год спустя продемонстрировал такую же независимость суждений в сочинении «Бордель Муз, или Девять девственниц-шлюх», его тоже благополучно сожгли заживо. Эпитафия на смерть Шоссона стала надгробным словом и для самого поэта. Как скажет позднее Жозеф Дельтей[121]: «Я христианин — вот мои крылья, я язычник — вот мой зад».

Читатели, возможно, помнет фотографию, тайно сделанную в октябре 1982 года с крыши в столице Чили — Сантьяго. Десятки раздетых донага политзаключенных стояли у стены в окружении карабинеров, их руки были скованы за спиной, одежда валялась на земле. «Унижение врагов Пиночета» — так был подписан снимок в журнале «Пари матч». Унижение подчеркивала белая тюремная стена, которая как будто всасывала в себя десятки смуглых тел с черными волосами и голыми ягодицами. Люди стояли под палящими лучами солнца, как рабы на турецком невольничьем рынке, а солдаты даже не смотрели на них — их явно не волновала мужская нагота во всех ее проявлениях. А ведь мужчины всегда любили разглядывать друг друга, ходить нагишом, похваляясь своим телом — будь то гаримпейрос в грязных шортах, карабкающиеся по стене золотого рудника в сердце Амазонии, или британские солдаты, обливающиеся водой из ведра в пустыне во время войны в Заливе и охотно выставляющие себя напоказ, и уж тем более футболисты и регбисты в раздевалке до и после матча. В женской среде не часто встретишь такую концентрацию задниц. Мужчинам же, похоже, это очень нравится, нагота сближает их. По той же самой причине новобранцев на медосмотре раздевают догола. Как изящно выразился Гийом Аполлинер в «Подвигах юного Дон Жуана», «их осматривают, как невесту в первую брачную ночь, но они не возбуждаются, потому что слишком боятся».

Итак, мужская дружба неизбежно завязывается «через жопу»: показывая, демонстрируя себя, мужчины с полуслова находят общий язык. Это можно было бы назвать тайным эксгибиционизмом. Подобная двусмысленность адресована лишь тому, кто на вас смотрит, но ее никогда не облекают в слова. По этой самой причине искушение столь сильно, а притяжение неизбежно.

Многие мужчины в подобных ситуациях вполне сознательно стараются показать свои ягодицы в выгодном свете. Являть свою задницу миру — кто бы что об этом ни думал! — это очень по-мужски. Зад — предмет особой гордости. Кажется, мужчины неосознанно позаимствовали у женщин приемы соблазнения и хранят память о них именно в ягодицах. Есть что-то очень волнующее в танце воина, в брачных повадках самцов. Мужчины очень похожи на павлинов. Павлин — птица Венеры — тотем, лучше всего подходящий атмосфере мужской компании, пропитанной скрытым эротизмом. «Когда павлин распускает хвост, — пишет Мишель Турнье, — считайте, что он просто снимает штаны и демонстрирует свой зад. Дабы развеять последние сомнения, задрав юбку из перьев, он медленно кружит на месте, чтобы все увидели его могучий анус, обрамленный пушистым лиловым венчиком».

ГЛАВА 30. Открытки

Первый альбом скабрезных снимков составили многочисленные дагерротипы, созданные в 1850-х годах для узкого круга ценителей. Изображенные на них женщины небрежно держали в тонких пальчиках рюмки абсента. Их зады были заметно отретушированы, особенно высветленная щель между полушариями. Позировали, как правило, проститутки (они же были натурщицами Энгра, Курбе и Дега), но им вполне удавалась роль неприступных, чуточку легкомысленных, изящных, гладкокожих созданий. Исключение составляла «Мона Лиза в гареме», продававшаяся за 120 франков: она в простоте душевной выставляла напоказ свои прелести, но повесить такую картинку можно было разве что в палатке кочевника. Животное начало читалось в темных зарослях подмышек или в струящейся по спине темной гриве волос, ласкающих ягодицы. Эти создания источали сладкую похоть, они со слабой улыбкой на устах грезили о чем-то далеком, гордо отставив попу, одной рукой лаская грудь, а другой прикрывая заветную глубину своего естества. И все-таки это была настоящая живая плоть, а не жалкая мазня. Натурщицы были так неуклюжи и покорны, что любой легко опознал бы в них обычных живых женщин. На некоторых снимках они смущенно отводят глаза, на других их грудь выглядит обвисшей и тяжелой — такую не встретишь на картинах. Эти груди невозможно отретушировать: они слишком вытянуты, крупные соски смотрят вниз (специалисты по характеру считают это признаком апатичной и туповатой натуры).

Веком позже, в 1950-1970-е годы, в большой моде были так называемые girlie magazines — легкомысленные журнальчики наподобие «Пари Фру-Фру», «Пари Табу» и «Пари- Голливуд». Оформление основанного в 1947 году фривольнейшего «Пари-Голливуд» трудно было назвать разнузданным, но во избежание скандала его продавали обернутым в «Мируар-Спринт». Фотографии на разворотах были окрашены в тона сепии — у читателей возникало забавное ощущение, что при перелистывании грим красоток остается на пальцах. Главной темой таких журналов была грудь — Очень Большая Грудь, Роскошная Грудь, — ну и, конечно, задница. Категорически исключалось наличие волос в любых местах. Совершенно гладкая нимфетка выглядела беломраморной статуей, щель вагины отсутствовала, и в голову порой приходила диковатая мысль: «Она затянулась!» Редакционный ретушер распылял краску, маскируя даже ягодичную щель. Так что мечты читателей «Пари-Голливуд» блуждали в тумане. Когда в 1974 году моральные запреты рухнули и цензура была отменена, всеобщее изумление оказалось таким сильным, что фантазию нужно было постоянно подталкивать. Женщину во всей полноте ее образа пришлось изобретать заново. Волосы на теле — редкий случай «цензуры наоборот»! — вернулись из ссылки, их даже стали специально отращивать. Но поезд уже ушел.

В журнале были представлены женские формы и размеры на любой вкус. Типажи тоже были самые разнообразные — задорные домохозяйки, присевшие на корточки перед холодильником, парижанки на каникулах, оседлавшие ствол дерева, прелестные вдовушки в кружевных штанишках с выразительным разрезом на скорбящей попке. Профессиональных моделей не было. Соблазнительные девушки,