— Остановитесь! Оглянитесь! Посмотрите на небо, на землю! Запомните! — провозглашал по-немецки один из двоих, стоя на раскладном стульчике, который, по всей видимости, принес с собой. — Ибо завтра всего этого может уже и не быть! Род человеческий доживает последние дни!
— Дьявол овладел миром! — вторил ему на приличном английском языке другой парень с роскошной белокурой гривой и лопатообразной ассирийской бородой. — Люди низринуты в пучину всеобщего смертного греха!
— Нет больше религии! Нет больше бога! Супервера — вот в чем единственное спасение!
Только супермен, верящий в супербога, избавит человечество от Страшного суда! Слушайте! Слушайте!..
Никто их не слушал. Проходили мимо степенные старички в зеленых тирольских шляпах — капризным ветром моды наперекор они, как и тридцать лет назад, продолжали здесь прочно удерживаться на головах. Проходили опрятные тихие старушки. Шла длинноволосая молодежь в драных джинсах. Шли горластые группы жующих свою вечную жвачку американцев, подчеркнуто бесцеремонных, полураздетых, босоногих. Шли японцы, маленькие, в черных пиджаках, в галстуках и лакированных туфлях, невзирая на плавящую жару. Шли, как будто ничего не слыша, не замечая этих орущих парней.
А те продолжали, словно заводные, выкрикивать свое: один на немецком, другой на английском. Полное отсутствие слушателей их нисколько не смущало. Они, как бы в отместку, в свою очередь тоже не проявляли никакого интереса к прохожим, уставясь в какую-то видимую им одним точку поверх толпы, и кричали наперебой, ни к кому не обращаясь:
— Мы не свидетели Иеговы, мы не мормониты и вообще не сектанты! Мы — новое слово суперрелигии!
— Приходите сегодня к семи вечера в наш молитвенный дом — и вы сразу прозреете!
— Хочу прозреть! — Инга решительно тряхнула коротко стриженными волосами. — Пойду! Интересно, там у них зрелищно, вроде стриптиза, или что-то вроде проповеди? Вот бы подкинуть вопросик-другой! Ты обратил внимание — у того, с буйной растительностью, золотой браслет? Он ему не помешает в день Страшного суда?.. Нет, пойти, пойти, вот будет потеха!
— Потехи не будет. Потеху придется отставить до следующего приезда.
— Отец, это непозволительный нажим. — Она взглянула на меня с укоризной. — Кто-то дал твердое мужское слово не злоупотреблять родительской властью.
Пришлось напомнить:
— А Зальцбург?
— Ах да, да, я совсем забыла. Какая жалость! Так вдруг захотелось суперверить… Как ты считаешь, отец, сами-то они верят, во что кричат?
— По-моему, работа как работа.
— Думаешь, они по найму? Вот бы спросить! — Инга оглянулась: парни с прежним усердием продолжали молотить в два голоса. — А, ладно! Из всех троих выбираю Евгения Савойского. Все-таки принц! Ну, пока! — Она чмокнула меня в щеку. — И пожалуйста, не давай волю своей буйной фантазии, если я, случаем, опоздаю на несколько жалких минут…
Эскалатор подземного перехода унес ее вниз. Я только успел головой покачать.
Мое неугомонное чадо на удивление быстро приспособилось к необычным для него условиям Вены. Если первое время Инга еще как-то осторожничала и старалась держаться меня, то теперь уже освоилась до лихости, будто всю жизнь только и делала, что раскатывала по заграницам.
Конечно, не обходилось тут и без изрядной доли бравады и позерства. Я был уверен, например, что, когда меня нет рядом и некому пустить пыль в глаза, Инга другая.
И все же…
Господин Штольц из отдела печати, вопреки своей фамилии — слово «штольц» по-немецки означает «гордый» — оказался довольно бледной личностью как в буквальном, так и в переносном смысле. С унылым вислым носом, с дряблой, нездорового желтоватого оттенка морщинистой кожей, он производил впечатление глубокого старика, хотя, как выяснилось позднее, ему не было еще и пятидесяти.
Мне показалось, до моего прихода он мирно подремывал у себя в кабинете, обложившись для вида бумагами.
При моем появлении, чтобы стряхнуть с себя сон, засуетился чересчур оживленно, усаживая меня в кресло.
— Кофе? Кока-кола? Тоник?
Я поблагодарил и отказался.
— О, вы великолепно говорите по-немецки! К сожалению, я по-русски уверенно знаю всего только два слова: «прошу» и «спасибо».
— Этого вполне достаточно, чтобы вести светский разговор.
— Вы считаете? В таком случае, с которого из них следует начать?
— Если верно все то, что сказал мне вчера профессор Редлих, я лично начну со слова «спасибо».
Штольц рассмеялся, взглянул на меня с пробудившимся интересом. Оживление, которое он вначале имитировал с помощью профессиональных навыков опытного чиновника, приобрело иной, более естественный характер.
— Значит, из двух возможных мне теперь остается лишь одно. В таком случае — прошу!
С этими словами он протянул мне два железнодорожных билета.
— До Инсбрука и обратно, через Зальцбург. Вам следует лишь вписать свои фамилии, вот сюда. Поезд сегодня в пятнадцать пятнадцать. В Зальцбурге вас встретят, номер вагона им уже известен. В крайнем случае, если потеряете в толчее друг друга, предусмотрена встреча в бюро путешествий на вокзале. Думаю, вы будете приняты бургомистром.
Я заерзал в кресле.
— Не хотелось бы никому причинять хлопот. Нам с дочерью вполне достаточно сведущего гида.
— Не беспокойтесь, это приятные хлопоты. Советы теперь в моде. Бургомистр или его заместитель — я не знаю, как там у них сейчас с отпусками, — несомненно будет рад возможности побеседовать с вами… Между прочим, мой начальник предлагал отправить вас самолетом. Но я взял на себя смелость убедить его, что это не доставит вам радости. Взлет и посадка — вот и все. Вы ровным счетом ничего не увидите. У нас ведь тут расстояния… Словом, не то, что в вашей стране.
— Вам приходилось бывать в Советском Союзе?
Он развел руками:
— К сожалению, нет… Но и так достаточно одного только взгляда на карту мира… Не сочтите, пожалуйста, за нескромность. — Он сложил сердечком губы, такие же бескрасочные, как и все его серо- желтое лицо.
— Господин Редлих сказал, вы литовец?
— Нет, я латыш.
— Ах, простите, простите! Латыш, конечно. Латвия, Литва — я всегда путаю. И… — Он почему-то замялся, понизил голос: — Коммунист?
— Коммунист.
— Убежденный?
Вопрос этот, заданный с какой-то трогательной наивностью, заставил меня улыбнуться:
— А разве бывают неубежденные коммунисты?
— Бывают! Бывают! — Он с неожиданной горячностью замахал руками.
— Все бывает! Убежденные католики, неубежденные коммунисты. И наоборот. Вот я, например, неубежденный католик.
— Как это понимать?
— Очень просто! Хожу в церковь по воскресеньям с женой и детьми. Голосую на выборах только за народную партию. Выписываю вот уже тридцать лет католическую прессу. А так… Загробное царство, чем я к нему ближе, интересует меня все меньше и меньше. Газету я каждое утро аккуратно вынимаю из почтового ящика, но никогда не читаю. А выборы… Честно говоря, я даже толком не знаю, чего хотят наши «черные» и чем они отличаются от социалистов.
— Есть же какие-то отличия…
