— Какие они все-таки милые люди! — Она подтащила к окну кресло и уселась, поджав под себя ноги.
— И фрау Маргарет?
— И фрау Маргарет. Это ведь у нее только оболочка такая. А в сущности несчастная одинокая старая женщина. И боится всего на свете.
— Боится? Что-то я не заметил.
— А я чувствую. Поэтому и не стала особенно ерепениться, когда ты пришел за нами… Смотри, смотри!
В крепости на скале включили прожектора. Зубчатые стены башни сделались прозрачно-голубыми, словно осветились изнутри, и поплыли, поплыли на фоне совсем уже темного неба. Крепость стала похожей на призрачный корабль, поднятый на гребень вздыбившейся и внезапно застывшей гигантской черной волны.
— Пора спать, дочка! — я опустил жалюзи. — Чувствую, фрау Маргарет поддаст нам завтра жару!
— Спокойной ночи, отец!
Инга встала, подошла ко мне и неожиданно, ни с того ни с сего крепко обняла.
— Ну, ну, ну! Что это вдруг?
Было чему удивиться. Инга не часто баловала меня проявлением своих дочерних чувств.
СНЕГ, СНЕГ, СНЕГ…
Он все падал и падал, пушистый, мягкий, неслышный и невесомый. И запах… Кто это выдумал, что снег не пахнет? У него очень тонкий, но совершенно отчетливый запах чистого, свежевыстиранного белья. Или, наоборот, свежее белье пахнет снегом?..
Такой совсем по-зимнему густой снег был в сентябре необычен даже для этого сибирского города, в котором я после ранения и демобилизации из армии работал вот уже почти год. Ему удивлялись не только новички вроде меня, но и старожилы, озабоченно хмурясь и покачивая головой: люди еще не забыли неприятностей прошлой зимы с ее лютыми морозами и сугробами под самые крыши. Неужели снова такая напасть?
У нас в Латвии говорят: ранний снег к неожиданностям. И в самом деле, когда я пришел в горотдел милиции, где с недавних пор состоял в должности старшего следователя, дежурный подал мне клочок бумаги с аккуратно выведенными четырьмя цифрами.
— Просили позвонить, как только явитесь.
У себя в кабинете я попросил у телефонистки номер.
— Вас слушают, — с неторопливой степенностью ответил молодой голос.
— Это Ванаг, — сказал я. — Если ты опять надумал разыгрывать, то для экономии времени предупреждаю заранее: я тебя узнал.
— Да нет же! Ты очень нужен. Бросай все и сразу же беги сюда.
— Галопом? Или лучше рысью?
— Нет, в самом деле! Очень срочное дело!
— Намекни.
— По телефону никак, приходи скорей.
Но я все еще не мог отвязаться от мысли о розыгрыше. Виктор Клепиков, мой добрый приятель, не раз и не два подцеплял меня на совершенно пустой крючок.
— А почему телефон не твой? — спросил я все с той же недоверчивостью.
— Сижу в кабинете у начальника… Ну хочешь, я к тебе приду? Только все равно нам потом придется возвращаться сюда.
Вообще-то следовало бы его прогонять туда и обратно — в отместку за прошлое. Но у Виктора — это я знал — опять разнылась раненая нога.
— Ладно! Жди!
Управление государственной безопасности находилось в нескольких кварталах от нас. Снег теперь валил крупными хлопьями, мягко оседал под сапогами. На совсем еще зеленых деревьях наросли высокие белые папахи.
Меня ждали. Тощий старший лейтенант с красными от недосыпания глазами сразу же провел меня на второй этаж в кабинет начальника.
Виктор Клепиков, болезненно морщась, расхаживал по просторной комнате с поскрипывающим, пятнистым, давно не натиравшимся паркетным полом.
— Явился — не запылился! Тут каждая минута на счету… — Он подошел к столу, снял трубку. — Дайте тридцать два — двадцать четыре… Аэропорт? Это Клепиков. Задержите самолет еще на час… Нет-нет, ни на минуту больше. Это с гарантией! — Он положил трубку и повернулся ко мне: — Ясно?
— Ну разумеется! — Я пожал плечами. — Ты все так хорошо объяснил. Только круглый дурак не поймет.
Он рассмеялся, но тут же стал серьезным.
— Тогда слушай внимательно. Времени в обрез. Тебя срочно вызывает Глеб Максимович. Сегодня в девятнадцать ноль-ноль ты должен быть у него в Москве. Если успеешь раньше — еще лучше. Тверской бульвар, двадцать шесть, квартира двенадцать.
Виктор умолк. Я тоже молчал, ожидая разъяснений. Но их не последовало.
— Ну? — поторопил я.
— Все. Во всяком случае, я сам тоже больше ничего не знаю. Да, вот еще что: приказано явиться в гражданском. У тебя есть гражданское?
— Что за вопрос! Переодеться?
— Сделай одолжение.
Это было проще простого. Я отстегнул погоны, отшпилил милицейскую кокарду от фуражки.
— Вот и все!
— Типичный штафирка! — Виктор окинул меня презрительным взглядом.
— Заляпай немного сапоги. В гражданке никто так не драит.
— Это дело вкуса.
— И все-таки прошу тебя.
— Ну хорошо, — уступил я. — На улице. В порядке личного одолжения.
— Тогда поехали… Да, еще командировка! — Он взял со стола продолговатый листок, протянул мне.
Я с удивлением, прочитал, что являюсь заместителем по снабжению директора гвоздильного завода.
— Можно было выбрать заводик посолиднее…
— Выбирал Глеб Максимович. Прилетишь в Москву, предъявишь ему претензии. — Виктор посмотрел на часы, заторопился: — Скорей! Опаздываем!
Александр Дмитриевич, сверхмолчаливый шофер начальника управления, мчал нас на «эмке» с невероятной скоростью. Мы оба тоже молчали. Может быть, Виктор и ожидал от меня расспросов. Но я спрашивать не стал. Все, что нужно было, он уже сказал. А строить догадки на пустом месте не в моем характере.
На аэродроме, в вагоне, снятом с колес и поставленном на вечную оседлость у столба с облепленными снегом проводами, Виктор пошушукался с пожилым майором в мятых полевых погонах с летными эмблемами, и тот повел нас к «Дугласу», стоявшему на самом краю белого заснеженного поля.
— Трудный будет взлет. — Майор покусывал губы. — Ну да ничего. Поле еще раскиснуть не успело, осилим, думаю.
«Дуглас» был старым и дребезжал под порывами ледяного ветра как консервная банка. Бывшая зеленая краска лоскутьями отставала от металла. Казалось просто невероятным, что такая посудина может
