хорошими познаниями в немецком языке.
Так я довольно быстро оказалась на курсах радистов, а затем и в партизанском отряде в районе Пскова, вблизи латвийской границы.
Вряд ли следует подробно останавливаться на этом этапе моей партизанской биографии. Воевала как все. И лиха хватила тоже как все. Дважды была ранена, но оба раза легко и оставалась в строю.
Потом, много месяцев спустя, наша тогда уже партизанская бригада соединилась с наступавшими частями Красной Армии, и меня отправили на переподготовку в Москву. На вооружение поступили новые, более сложные и компактные рации, нужно было их как следует освоить.
Вот тогда-то я и узнала, что Арвид жив, отвоевался, потеряв пальцы на правой руке, и работает в милиции в далеком сибирском городе. Я даже сумела с помощью старого нашего друга по подполью дозвониться к нему в Южносибирск.
Не скрою: после этого короткого трехминутного разговора мне было неимоверно трудно настроиться на новую выброску во вражеский тыл.
На сей раз она произошла уже в Латвии, в районе мелководного, заросшего камышом Лубанского озера. Здесь, в топкой комариной глуши, базировался разведывательно-диверсионный партизанский отряд, куда меня направляли.
И опять, как и в районе Пскова, потянулись боевые партизанские будни, с той лишь разницей, что наши группы все чаще переключали исключительно на разведку. Наступающей Красной Армии требовались подробные и точные оперативные данные. Рации, как говорится, дымились от непосильной нагрузки.
Однажды вечером, едва я успела закончить сеанс радиосвязи с Центром, меня позвали в шалаш к командиру отряда. Почва возле озера была такой сырой, что нельзя было даже вырыть землянки. Копни лопатой, тут же проступает вода. Так и жили в шалашах из еловых лап.
Командир отряда, пожилой усач из старых латышских стрелков, кадровый военный, прошедший и интернациональную бригаду в Испании, и озеро Хасан, и линию Маннергейма, молчаливый и суховатый, предложил коротко:
— Садитесь! Разговор долгий.
Он ко всем, независимо от возраста и положения, обращался только на «вы», не изменяя этому правилу даже в самые напряженные минуты.
Кроме него, у стола, подкручивая фитиль керосиновой лампы, сидел еще один, незнакомый мне человек явно штатского облика. Появился он ночью со связным из соседнего отряда, где был хорошо замаскированный партизанский аэродром. Кто он такой и зачем прибыл, я не знала.
Именно он начал разговор, которому, как предупредил командир, предстояло быть долгим.
— Меня звать Максимом Максимовичем, — представился он. — Прошу вас, расскажите о себе.
— То есть? — не поняла я; почему-то мне показалось, что он из газеты.
— Свою биографию, родственные связи. Словом, все, и как можно подробнее.
Недоумевая, я стала рассказывать. Что это — проверка? Но ведь, кажется, я не новичок.
Потом он начал задавать вопросы. Они были странными и настораживающими.
— Как звать вашу мать?
— Нина Яковлевна.
— Фамилия?
— Авдина, как и у отца.
— Я имею в виду ее девичью фамилию.
— Бирон. Нина Яковлевна Бирон.
— Из тех самых Биронов? Курляндские герцоги?
— Вообще-то она москвичка. — Я начинала испытывать раздражение. — Но в семье, я помню, бытовала легенда, что мать и в самом деле происходит от какого-то бокового ответвления герцогского рода.
— Значит, при желании можно ее считать немкой?
Тут уж я не выдержала:
— И у вас есть такое желание?
Они переглянулись. Мой командир сказал:
— Я думаю, надо разъяснить.
— Я тоже так думаю.
Меня душили гнев и обида.
— Спокойно, Вера, спокойно… Дело все в том, что есть мысль послать вас с важным заданием в Ригу. И мы хотим дать вам вашу собственную же биографию, только чуть-чуть подправленную, вполне съедобную для фашистов.
Мне стало неловко, я почувствовала, что краснею.
— Ничего, ничего! — успокоил Максим Максимович. — Это я виноват. Любое дело надо начинать с самого начала. Ладно, сейчас поправим положение.
И он начал с самого начала. В Риге уже довольно долгое время успешно действует наш разведчик. При нем до последнего времени находилась радистка с рацией. Но произошел несчастный случай. Глупый, нелепый. Девушка оступилась на улице, упала и сломала ногу. Попала в больницу. Оказался множественный осколочный перелом большой берцовой кости. Лежать в гипсе минимум четыре месяца. Разведчик остался без связи. Срочно требуется радистка, владеющая русским, немецким и латышским языками.
— А девушка? — спросила я.
— За нее беспокоиться нечего. Она на легальном положении. Отлежится и выйдет из больницы. А вот где нам взять другую? Такую же, тоже легализованную. Иначе ему нельзя.
— Думаете, я подойду?
— Давайте разберемся.
И мы стали разбираться. О моей работе в подполье в городе мало кто знал. Я даже не попала в список лиц, разыскиваемых оккупационными фашистскими властями в Прибалтике. А ведь туда заносили всех мало-мальски подозреваемых в сочувствии Советской власти.
В городе считали, что меня отправили учительницей за провинность. Но вот куда отправили?
— В Карсаву, — уверенно сказал Максим Максимович. — И на днях вы уехали оттуда, побоявшись, что местечко вот-вот захватят красные.
— А что я там делала, в Карсаве?
— Как что? Преподавали немецкий язык. Об этом будет самым подробнейшим образом сказано в ваших «папирах». Кстати, ваша фамилия в документах — Бирон. По матери. И по национальности вы немка, фольксдойче. Опять-таки по матери.
— А если они запросят Карсаву?
— Не успеют. Фронт в движении, местечко за это время наверняка освободят… Не беспокойтесь, документы у вас будут подлинные. С ними хоть в Берлин.
— Надеюсь, так далеко дело не зайдет.
Я шутила, а Максим Максимович возьми да скажи на полном серьезе:
— Этого никогда нельзя знать наперед…
Мы обговорили все детали. Осталось неясным лишь одно:
— Где я буду жить в Риге? Хотя бы первое время? Гостиница бедной беженке не может быть по карману. А частную квартиру пока найдешь…
И тут Максим Максимович спросил:
— Вам знакома такая женщина — Дарья Тимофеевна Скобелева?
— Скобелева? — переспросила я, недоумевая.
И вдруг меня пронзила догадка:
— Даша?! Бог мой! Неужели Даша? Она жива?
— Вполне. Хотя и не очень здорова.
— Где же она?
— В Риге. Прислугой у зубного врача Рудольфа Межгайлиса.
Даша!.. Я спрятала лицо в ладонях. Моя няня! Она вынянчила Сашу, потом меня, уже без матери. А я считала ее погибшей вместе с отцом и братом.
