мне тот долгий час, в течение которого юный таксист с забавным прозвищем Куколка возил меня по Вене. Я предоставил ему свободу действий, и он, выбравшись из сутолоки центра, с явным наслаждением гонял на скорости свою потрепанную колымагу по незагруженным трассам, соединявшим между собой новые окраинные жилые массивы.
Никто как будто за нами не пристраивался; я следил за дорогой в боковое зеркало. Вероятно, сигналы, поступавшие из брелока, были слишком слабы. Либо мои преследователи теперь, после всего случившегося, потеряли ко мне интерес. Такое тоже не исключалось.
Куколка, выпытав, что я из Советского Союза, стал с жаром обращать меня в свою «новую левую веру», как он называл странную идеологическую кашу из вполне современных взглядов на общество, примитивного утопизма Томмазо Кампанеллы и мистических верований средневековья, сваренную на бурлящем огне политических страстей западного мира.
Я слушал вполуха. Давно минуло одиннадцать. Пора звонить Эллен, надо, наконец, решаться. Если все обошлось благополучно, Инга уже должна была сообщить о себе. Тогда я узнаю, где она: в посольстве ли, как задумано, либо укрылась в другом месте.
А если не получилось?..
По моей просьбе Куколка затормозил возле уличного автомата на пустынной улице, примыкавшей к парку. Я набрал служебный номер Эллен. Рука противно дрожала, палец срывался с отверстий диска.
— Слушаю, — раздался мягкий грудной голос.
— Здравствуй. Это Арвид.
— Ой, как хорошо, что ты позвонил! Только что был странный звонок от Инги. Она попрощалась, сказала, что ей нужно срочно уехать. Куда? Почему? Я ничего не могу понять!
Значит, все! Я вздохнул легко и свободно.
— Встретимся позже — я тебе объясню. Как Вальтер?
— Все так же. «Состояние без изменений, посещения не разрешаются». К тому же еще телефон в палате отключен… Поразительно! Что это за клиника такая, где ничего толком не узнаешь!
— Не волнуйся, Эллен, все образуется.
— Я уже не волнуюсь — я просто злюсь.
— В какой он палате?
— В пятьдесят второй. Это, кажется, единственная конкретная информация, которую мне удалось выбить по телефону. Может быть, попробовать тебе?..
Именно это я и намеревался сделать. Только не по телефону. Теперь, когда Инга оказалась вне опасности, мне нужно было во что бы то ни стало увидеться с Вальтером.
Вернувшись к такси, я спросил Куколку:
— Вы знаете клинику Бреннера на Левегассе?
Он хмыкнул:
— Разве я вам еще не говорил, что штудирую именно медицину? — И стал разворачивать машину. — Между прочим, клиника Бреннера — это не барак для самых обнищавших, вы знаете?
Выходя из такси у здания клиники, я незаметно засунул брелок с ключами под кожаную подушку сиденья.
— Покружите пока по ближним улицам, — попросил Куколку. — За мой счет, разумеется. И снова подъезжайте минут через пятнадцать.
И полез в карман за деньгами.
— Не надо, — жестом остановил меня Куколка. — Фирма «Эврика» авансов не берет.
— Но смотрите, сколько уже накрутило. Вдруг я скроюсь через черный ход?
Он, улыбаясь, медленно покачал головой.
— Это будет для меня равнозначно провалу на экзамене. Я ведь не просто студент-медик, я специализируюсь в области психологии…
Да, клиника Бреннера действительно была не для бедняков. Ухоженный просторный сад, трехэтажное, солидное, вовсе не упрощенного типа современное здание, фешенебельный холл.
Доктор Бреннер, добродушного вида лысый толстяк, принял меня без промедления.
— Состояние господина Редлиха? — Он прохаживался по просторному кабинету, сцепив на животе крепкие волосатые руки. — Как раз сегодня утром я лично его обследовал. Ну что можно сказать? Состояние вполне удовлетворительное. Сердце, сосуды — все в норме. И анализы… Вот они, уже готовы. — Он взял со стола пачку листков. — Право же, в нашем возрасте, при нашем ритме жизни трудно желать лучшего.
— Но эти обмороки? Несколько раз подряд.
— Обмороки… — У доктора Бреннера была забавная привычка по-детски выпячивать губы. — От медиков требуют, чтобы они решали болезни, как кроссворд. Скорее всего, обмороки неврогенного происхождения. Плюс еще сильное переутомление. Профессор Редлих слишком много работает, я ему говорил не раз. Плюс еще радиация, конфронтация, бог знает что еще… Побудет у нас, понаблюдаем.
— Но к нему никого не пускают, даже жену. Телефон отключен.
— Что поделаешь, таково желание самого больного… Кстати, вы не знаете, случайно, каковы отношения в семье господина Редлиха? Не скрою, мне приходило в голову и это. Может быть, здесь ключ к решению кроссворда?
Нет, ключ к решению был совсем в другом — теперь это стало для меня уже не догадкой, а очевидностью.
Пятьдесят вторая палата помещалась на втором этаже. Пройти туда не составило никакого труда. В клиниках такого рода сложнее всего проникнуть за входную дверь — она обычно тщательно охраняется. А уж дальше никто не остановит тебя, никто не спросит, к кому ты и зачем. Даже белый халат не обязателен — посетители проходят в своей одежде.
Вальтер сидел спиной к двери, в кресле у окна. В одной руке книга, другой делал какие-то пометки на листке. Видно, Вальтер и здесь, в клинике, строго регламентировал свой день. Он был так поглощен работой, что даже не заметил, как я вошел в палату.
— Добрый день!
Вальтер стремительно обернулся. По лицу промелькнула тень. Испуг? Недовольство?
— Как ты сюда попал?
— Конечно же, не в окно по водосточной трубе. Я сказал, что мне нужно к доктору Бреннеру, и меня пропустили. А потом уже поднялся к тебе… Ты хорошо выглядишь, Вальтер.
Он не стал притворяться.
— Да, все уже прошло.
— Доктор Бреннер считает — всего лишь нервы.
— Не знаю. Ему виднее.
— Напрасно ты заставляешь так мучиться Эллен.
— У меня свои соображения.
Говорить со мной Вальтеру явно не хотелось, и он вовсе не собирался это скрывать. Но я сам должен был спросить его кое о чем. Собственно, для этого я и пришел.
— Скажи, Вальтер, кто мог заранее знать о том, что возле Санкт-Пельтена тебе станет плохо и за руль сяду я?
У него шевельнулись скулы.
— Не знаю.
— Как ты думаешь, можно ли вообще знать заранее, кто и когда потеряет сознание?
— По-моему, нет.
— По-моему — тоже. Но так называемая полиция остановила меня не случайно.
— Почему ты пришел к такому ошеломляющему выводу? И почему так называемая?
— Это выяснилось из дальнейшего.
— Допустим. Но при чем тут я?
— Не хочешь говорить откровенно?
