предательство ефрейторских нашивок на вермахтовские погоны и двух жестяных побрякушек на грудь.
Есть свидетельские показания о том, что Попов-Шульц- Баумгертнер жестоко избивал пленных советских патриотов.
Интересно, если бы тяжелораненый Михаил Иванович Ассельборн попал все-таки в лапы гитлеровцев, принял бы ефрейтор Баумгертнер участие в его допросе? Бил бы он при этом бывшего друга меньше, чем других? Или, наоборот, сильнее, выслуживаясь перед своими новыми хозяевами?
Ведь Баумгертнер в этом случае решительно ничем не рисковал. Беспомощный, истекающий кровью Ассельборн мог бы разве что плюнуть ему в лицо...
Баумгертнер удрал из Советского Союза вместе с разбитыми частями вермахта.
В архивах нет свидетельских показаний, уличающих Баумгертнера в убийствах советских людей. Поэтому на него распространилось действие Указа об амнистии, принятого в 1955 году. Однако он этим не воспользовался и на родину не вернулся.
Так что зря Баумгертнер сетует в своем письме Фризену на то, что не может свободно избрать местожительство. От него самого зависело — вернуться на родину или остаться на чужбине.
Другой вопрос — почему же все-таки Баумгертнер не вернулся. Побоялся? Но чего?
Может быть, даже всеведущие архивы знают не все?..
Когда я уже писал эту повесть, дошла до меня весть, что Георг Баумгертнер прислал письмо на Алтай своим давнишним знакомым. В нем, между прочим, упоминается и обо мне.
«Я не ответил этому писателю. Считаю, не для чего ворошить прошлое, — глубокомысленно рассуждает Баумгертнер. — Давно уже пора все позабыть».
Забыть?
Я сразу же вспомнил еще одно подобное требование — забыть!
Это было в столице Австрии Вене несколько лет назад. Жарким летним днем в зале магистрата собралось человек сто австрийцев. Меня пригласили сюда рассказать о жизни и работе писателей Сибири. Я сделал небольшое сообщение, а затем пошли вопросы. Их было много, они были очень разными. Порой вопросы меня смешили, порой даже слегка раздражали своей дремучей наивностью. И все-таки чувствовалось — спрашивают не для того, чтобы любой ценой посадить меня в лужу, а искренне хотят побольше узнать о нашей стране.
Но вот поднимается некий поношенный господинчик того возраста, который был при Гитлере призывным, и спрашивает хорошо поставленным командирским голосом:
— Скажите, почему у вас до сих пор так много говорят и пишут о минувшей войне? Не пора ли забыть?
Не пора ли забыть?
Я ответил не ему — любой мой ответ его бы не устроил. Он ведь не спрашивал. По существу, это было требование, ультиматум, изложенный в форме вопроса. Я ответил всем другим, собравшимся в зале. Я рассказал об обелиске в честь отдавших жизни за Родину в селе Алтайском, где на каменной стеле начертано девятьсот девяносто восемь имен. Рассказал о мемориале в Ключах: целый парк из березок — каждая в память погибшего воина. Рассказал, как трогательно ухаживают за этими деревцами родственники павших...
Зал слушал сочувственно, в глубоком молчании. А как же господинчик? Я искал его глазами — и не находил...
Вот что я вспомнил, когда мне рассказали о письме Баумгертнера.
Может быть, вы обратили внимание: громче всех требуют забыть те, кто виновен больше других.
А остальные — они просто не могут забыть.
Может ли мать забыть погибшего сына? Или сын отца? Или брат брата?..
Забыть было бы кощунством не только по отношению к павшим. Может быть, еще большим по отношению к ныне живущим и к тем, кто еще только будет жить после нас.
Советский народ великодушен. Он многое может простить, даже тяжкую вину.
Простить.
Но не забыть.
Забыть — никогда!
1
Венгерские бой-скауты.
2
Нет, нет, не понимаю по-русски
3
По-немецки
4
В Венгрии лучшей оценкой была единица, худшей — пятерка.
5
Керенд — площадь в центре Будапешта.
