Огромный красный диск солнца поднялся над далекими горами.
Вода стала прозрачной, окрасилась в изумрудные цвета. Был штиль. (Я вспомнил страшное утро отцовского заплыва: гигантские волны едва не утопили его.)
– Им надо поесть! – сказад Теофил.
Со «Звезды» спустили корзину с привезенными остатками бобокветского застолья. Но сидящие в лодке не приняли корзину.
– Дурачье, ешьте, вы же истощились.
– Спасибо, мы сыты, чтобы грести, надо быть налегке.
– Выпейте вина.
– От вина не откажемся.
Две бутылки красного распили из горлышка.
Грек запел. Со «Звезды» смотрели на поющую лодку. А я терял последние силы. Онемели ноги. Каждый взмах руки давался мне адскими усилиями. Как будто из тумана глядели лица гребцов: «Как ты себя чувствуешь?» Я не мог ответить им. Закрыл глаза и увидел Тамуну и себя – больного, в горячке, с высокой температурой. Тамуна снимала с меня мокрую от пота рубашку, я прислонился к ее большому телу, и мне было хорошо. О, как мне нужны сейчас сильные руки Тамуны. Они подхватили бы меня и вынесли на потийский берег.
– Виден Поти, – закричал кто-то.
Я открыл глаза. Я ничего не видел: соль разъела мне веки, будто тысячу кусочков битого стекла всыпали мне под зрачки. Но я почувствовал, как в мышцах появляется утраченная сила. Я преодолел «мертвую точку», о которой предупреждал меня Франгулян. Она посетила меня у самого конца заплыва.
Долой все «мертвые точки»! Да здравствует движение вперед! Мне хотелось кричать. Если бы я мог, как дельфин, подпрыгивать в воздухе и плюхаться в воду, подпрыгивать и плюхаться и так вплыть в Поти.
И в этот момент ликования судорога охватила обе мои ноги. Они окаменели, и я с каменными ногами шел медленно под воду. По правилам я не мог прикоснуться даже к борту лодки – это значило, что я прекращаю заплыв и схожу с дистанции. Но массаж в воде допускался правилами, и Савелий, прыгнув в воду, стал растирать мои ноги, но, увы, мышцы были безжизненны.
– Надо пустить кровь – это лучшее средство от судороги. Дайте иглу.
Савелий объяснил, где искать иглу, но ее не могли найти. Я греб, пытаясь удержаться на поверхности, но ноги, как пудовые гири, тянули меня вниз.
– Дайте нож!
Ножа ни у кого не было.
– Я укушу тебя!
– Кусай, Савелий!
Два глубоких укуса на икрах ног, струйки крови, окрасившие воду, – и судорога исчезла.
Поти, именуемый в древности Фазисом, к которому когда-то плыл легендарный корабль «Арго», теперь ждал меня.
И назло всем судорогам, всем «мертвым точкам», всем судьям-регистраторам, всем неверующим Несторам и Теофилам, всем хозяевам подпольных птицеферм, назло всем, кто пытался кастрировать мой дух ожирением, накоплением денег, ложью, мещанством (вспомнил записанные отцом чьи-то слова: «В болоте погибнуть так же легко, как и в море, но если море привлекательно-опасно, то болото опасно- отвратительно. Лучше потерпеть кораблекрушение, чем увязнуть в тине»), я плыл в водах потийской бухты.
За долгие тридцать часов я успел продумать всю свою прошлую жизнь. Она проходит перед вами.
Я вышел на берег. У меня подкашивались колени. Упав в объятия Давида, Додо, поддерживаемый Савелием и Илиопуло, я терял сознание.
Где-то на периферии своего зрения я увидел огромную женщину с ребенком. Моя Тамуна!
В потийской гостинице «Фасис», в номере с картиной Айвазовского на стене, с фикусом в кадке, с вентилятором, не способным развеять духоту, на кровати лежит голый мужчина. Тело его обмазано густым слоем китового жира. Он свалился спать, не успев его смыть. Он спит вторые сутки. У него красные, выеденные морской солью веки, растрескавшиеся губы. Он улыбается во сне. Рядом на стуле сидит красивая крупнотелая женщина. На соседней кровати спит младенец. Он тоже улыбается во сне. Женщина машет полотенцем над головами спящих, сгоняя с их лиц жужжащих комаров. За окном виднеется Черное море.
Мед для всех
Родился Ноэ Лобжанидзе в 1881 году в крестьянской семье. Рос, пас свиней, овец. Был отдан в ученики священнику Сандро Метревели.
В двадцать лет Ноэ был красив, высок, мускулист, смекалист, не знал женщин, молился Богу.
Самая большая проблема для крестьян горного края в селе Верхняя Рача – это земля, пригодная для возделывания. Ее очень мало, и стоит она невероятно дорого.
Священник Сандро Метревели в своей проповеди говорил: «Люди готовы передрать друг другу глотки, из-за клочка земли деревня воюет с деревней, льется кровь. Из-за одной десятины земли точатся десять кинжалов, зернами смерти засеивается земля…»
Сандро Метревели посылает громы и молнии на сильных мира сего и предупреждает о скором пришествии нового потопа. Он строит во дворе церкви огромную лодку. Во время потопа в этой лодке он спасет всех несчастных, отвергнутых, обездоленных.
– Он сошел с ума!
– Его надо отстранить от церкви! – Слова эти произносят двое церковников высокого сана. Их прислали из Кутаиси посмотреть, что творит Сандро Метревели.
Похожая на скелет гигантской рыбы, стоит недостроенная деревянная лодка. Святые отцы медленно обходят ее. Ноги утопают в свежей стружке.
– Со своим учеником он с раннего утра уходит в лес. Они рубят деревья, свозят их сюда и строят этот ковчег! Ожидают новый потоп! – говорит сопровождающий их дьякон.
– А он пьет?
– Он трезвенник! Но проповеди его неразумны!
Устав от долгого обхода, священники сели на дно лодки.
Сандро Метревели и его ученика Ноэ Лобжанидзе отстранили от церкви. Но они продолжали строить свой ковчег. В жару, в дождь, в ветер неистово трудились они в одиночестве…
Крестьяне, для которых они возводили ковчег, не верили в их идею спасения. Крестьянам нужна была земля. Чтобы жить, кормить скот, кормиться самим.
Кто-то сказал: «За Кавказским хребтом, по ту сторону гор, много плодородных земель. И если нет возможности добывать хлеб на земле отцов наших, поселимся на новых землях».
Заколачивают окна и двери домов. В этих домах жили, росли, умирали. И дерево, и камень, и родник – все здесь родное. Они складывают на подводы свой жалкий скарб: мешки с зерном, домашнюю птицу в клетках, лопаты, косы, кувшины для вина.
Трудно бросить родной очаг.
Старуха в черном обходит двор, ставит горящую свечу у входа в дом, у входа в коровник, что-то тихо шепчет. Едут подводы. Молча смотрят люди на опустевшую деревню. Завыла забытая кем-то собака.
С высоты церковного холма глядят Сандро Метревели и Ноэ Лобжанидзе на вереницу двинувшихся подвод. Они остались одни в деревне – начатое дело надо завершить. Строится лодка. Брошенные собаки крутятся вокруг них…
Придавленный тяжелым стволом дерева, умирает Сандро. Ноэ сколачивает борта. Он обещал закончить, но однажды он разогнул свою спину, выпрямился и сказал:
– Для кого я строю лодку? Те, кого надо было спасти, ушли! Не себя же я буду спасать!
Бросив лодку, он вышел к винограднику, изнывающему без рук, срывающих спелые кисти. Так изнывает корова, у которой недоено вымя. Ноэ стал срывать виноград, давить его. Вино перебродило. Он залил его в
