Слуга уронил какую-то принадлежность туалета своего господина и в ужасе перекрестился, готовый при первой возможности дать стрекача.
– Если бы я был упырем или имел дело с нечистой силой, то я, с вашего позволения, спал бы на такой вот постели, а не носил бы нищенское одеяние, пил бы мальвазию, а не прокисший уксус, которым шляхетская братия потчует бедного квестаря.
– Петрек, приготовь одеваться, – приказал вельможа, – а ты, отец мой, рассказывай, потому что известия твои поистине удивительны.
Слуга вскочил, поднес широкие шаровары из сукна, помог своему господину одеть их и красиво опоясал шнурком с серебряными кистями. Потом вельможа уселся на сундук, а Петрек натянул на него желтые сафьяновые сапоги, старательно собрав в складки голенища.
Брат Макарий рассказал вельможе о том, как он пробрался в замок.
Свой рассказ он ловко приукрасил, придав всем своим действиям оттенок геройства. Иезуиты были для него сущим пустяком – он их легко положил на обе лопатки в научном споре. Значительную часть своего рассказа брат Макарий посвятил псам, которые, подобно кровожадным зверям, хозяйничают в замке, то и дело пожирая кого-нибудь из слуг или гостей. Но квестарь обратил их в овечек, лизавших ему пятки и ходивших за ним, как цыплята за наседкой.
– Упырь, в самом деле упырь! – восклицал вельможа, отпуская время от времени подзатыльники Петреку, который, весь дрожа, слушал рассказ квестаря и поэтому прислуживал своему господину с меньшим вниманием.
Потом брат Макарий, не жалея красок и восторгов, рассказал про пир и общение со святыми. Приподняв рясу, он заодно показал, как танцуют в замке, как отвешивают друг другу поклоны, и даже для лучшей передачи настроения затянул веселую песенку. При этом он так забавно подпрыгивал, что вельможа не мог удержаться от смеха, но тут же пришел в себя и съездил Петреку по затылку, чтобы тот не забывал своих обязанностей. Слуга бросился за жупаном из белой шерсти, украшенным золотыми пуговицами, в которых, как птичьи глаза, сверкали рубины. Вельможа несколько раз повернулся на каблуках, одел жупан и встал перед слугой, который застегнул жупан на все пуговицы.
– А моя родственница тоже танцует? – спросил магнат.
– Порхает по залу, как птичка.
– Видно, она не думает о грехах перед смертью.
– Да она еще может воз соломы перепрыгнуть.
– Значит, думать о наследстве рано?
– Я этого не сказал бы, – заметил квестарь, – иногда у людей сил прибывает перед смертью.
– Эх, – вздохнул вельможа, – только бы не догадались об этом отцы-иезуиты.
Брат Макарий весело рассмеялся.
– Если иезуиты так за ней ухаживают, значит, недолго ей осталось жить, иначе они ни минуты бы не сидели там.
– Что же делать? Что делать? Ее состояние мне нужно позарез. Петрек, разиня, позови сюда пана Тшаску.
Парень выбежал. Вельможа сидел опечаленный, опершись подбородком на руку.
– Состояние там большое, – подтвердил квестарь. – А сколько прислуги, а скота, а крепостных – не сосчитать.
Из груди магната снова вырвался вздох:
– Что же делать, отец?
– Надо иезуитов как-нибудь похитрее обойти.
– Как же это устроить?
– Есть такие способы, ваша милость.
– Разве что заключить союз с дьяволом?
– Дьявол дурак, может засыпаться на пустяке. Иезуиты не боятся таких мазуриков. Я сам многим дьяволам горячее сало за шкурку заливал, так что они только голым задом сверкали да визжали.
– Ах, жаль ее богатство терять.
– Жаль, конечно, очень жаль.
– Так посоветуй же, отец мой, у тебя ум острый. Я тебе деревню подарю и сто душ в придачу. Или такой турецкий пояс справлю, хоть к королевскому двору поезжай.
– Мне деревня ни к чему, а пояс только давить будет: брюхо велико, даже святая веревка, которой я опоясываюсь, такое для меня наказание, что из-за нее я неминуемо на тот свет отправлюсь.
– Я тебе кабак открою, чтобы ты мог день и ночь круглый год пить там вино в свое удовольствие.
– Нет такого кабака в нашем государстве, который не был бы открыт для меня. Чужого добра никогда не жаль. А будь у меня свой кабак, чего доброго, я стал бы скупцом и не пользовался бы им.
– Значит, нет ничего, что могло бы тебя прельстить?
– В святом писании говорится, что один покаявшийся грешник вызывает в небе больше радости, чем сто праведников.
– Так что же?
– Стоит ли быть благочестивым, если мошенник к концу жизни пользуется таким почетом в небесах?
