История Рима (с иллюстрациями)

провинциальные города получают самоуправление и живут интен­сивной экономической и культурной жизнью. Некоторые старые города, захиревшие к концу Республики, вновь оживают. На рейнской и дунайс­ кой границах, в Северной Африке, в Дакии появляется множество новых городских центров.

Однако рядом с этими положительными явлениями роста вниматель­ный наблюдатель заметит грозные симптомы упадка, скрывающиеся за кар­тиной внешнего процветания: хронический аграрный кризис Италии, важ­нейшего жизненного центра империи; сокращение количества рабов; упа­док производительности их труда и тщетные попытки рабовладельцев найти новые, более эффективные формы эксплуатации; обнищание широких масс населения Италии и провинций; усиление среди них паразитических тен­денций и нетрудовой психологии; истощение военных ресурсов империи и невозможность возврата к политике завоеваний. Нужно отметить при этом, что симптомы упадка были более серьезны, чем признаки роста, так как они относились к самым существенным сторонам жизни империи, харак­теризовали наиболее важные элементы производительных сил римского общества.

Мы видели, чем вызывались явления роста. Чем же были вызваны яв­ления упадка? Конечно, империя внесла некоторое улучшение в римскую систему в том смысле, что она придала ей более организованный харак­тер. Но эта система и при империи оставалась рабовладельческой, несмотря на некоторые признаки начинающейся деградации рабства: количество рабов стало уменьшаться, положение их несколько улучшилось; рядом с рабским трудом стали усиливаться другие формы эксплуатации; центра­лизованное латифундиальное хозяйство начало уступать место парцелляр­ному хозяйству рабов, посаженных на землю, и полусвободных арендато­ров-колонов. Но все это были количественные изменения, неспособные перейти в новое качество. Система в основном оставалась прежней, и в ней продолжали действовать все те факторы, которые с неизбежностью приводят к гибели всякую развитую систему рабства.

В течение столетий район Средиземного моря был ареной рабовладель­ческого хозяйства в его наиболее хищнической и жестокой римской фор­ме, истощавшей производительные силы. Правда, империя несколько смяг­чила старую республиканскую практику: провинции вздохнули свободнее и получили известную хозяйственную самостоятельность; императорская система сбора налогов была легче республиканских откупов; император­ские чиновники на первых порах меньше грабили провинции, чем респуб­ликанские магистраты. Но это в конце концов тоже были только количе­ственные изменения, которые не могли дать радикального улучшения. К тому же, имперская бюрократия очень скоро догнала и перегнала респуб­ликанских магистратов своей жадностью и подкупностью, а производи­тельные силы ведущих областей империи — Италии и Балканского полу­острова — были настолько подорваны многовековым господством рабства, что возрождение их стало невозможным на ряд столетий.

Таким образом, противоречивый и двойственный характер социаль­но-экономических явлений первых двух веков империи совершенно за­кономерен. Империя была государственной формой, пришедшей на сме­ ну полисной системе эпохи классического рабства. Империя, как и ее предшественницы — эллинистические монархии, была территориальным государством, но государством весьма несовершенного типа. Не будучи национальным образованием, она, в сущности, являлась немногим боль­ше, чем конгломератом городов, областей и племен, стоявших на раз­личном экономическом и культурном уровне и объединенных военной диктатурой римских императоров. Империя многое сделала, чтобы спа­ять этот конгломерат в органическое целое. Но результаты были невели­ки. Прочное объединение римской державы было неосуществимо, пока экономической основой ее оставался рабовладельческий способ произ­водства, при котором невозможно существование широкого внутренне­го рынка. К тому же, империя являлась политической надстройкой над рабовладельческой системой Средиземноморья, уже клонившейся к упад­ку. Это обостряло все противоречия, свойственные рабовладельческому обществу.

Техника

При системе рабства техника производства может развиваться лишь в весьма ограниченных рамках. Из-за относительно низкого уровня обмена и значительной роли натурально-замкнутых отношений рынок рабовладель­ческого общества обладает небольшой емкостью. Спрос на товары невелик, и, следовательно, у производителя нет достаточных стимулов расширять и интенсифицировать свое производство. Если же такой стимул появляется в отдельных случаях, наличие дешевого и почти неограниченного (в период расцвета рабства) рынка рабов позволяет идти в сторону расширения (экстенсификации) производства посредством количественного увеличения рабочей силы, но делает невыгодным его интенсификацию путем примене­ния более усовершенствованных орудий и приемов труда. Кроме этого, улуч­шение техники упирается в крайне низкий уровень производительности раб­ского труда. Еще творец «Одиссеи» отметил эту черту:

Раб нерадив; не принудь господин повелением строгим К делу его, за работу он сам не возьмется охотой: Тягостный жребий печального рабства избрав человеку, Лучшую доблестей в нем половину Зевес истребляет[452].

Вот почему при рабовладельческой системе хозяйства орудия труда, как правило, весьма примитивны. Нецелесообразное потребление сырого материала и средств труда — «одно из тех обстоятельств, — пишет Маркс, — которые удорожают производство, основанное на рабстве. Рабочий, по меткому выражению древних, отличается здесь только как instrumentum vocale (одаренное речью орудие) от животного как instrumentum semivocale (одаренного голосом орудия) и от неодушевленного орудия труда как от instrumentum mutum (немого орудия). Но сам-то рабочий дает почувство­вать животному и орудию труда, что он не подобен им, что он человек. Дурно обращаясь с ними и con amore (со сладострастием) подвергая их порче, он достигает сознания своего отличия от них. Поэтому экономи­ческий принцип такого способа производства — применять только наибо­лее грубые, наиболее неуклюжие орудия труда, которые как раз вследствие своей грубости и неуклюжести труднее подвергаются порче» (Соч., т. 23, с. 208, прим. 17).

В частности, античность не знала применения в производстве машины, за исключением ее зародышевых форм.

Однако сказанное нуждается в известных ограничениях. Во-первых, и рабовладельцы системой поощрений могли добиваться довольно высокой производительности труда у отдельных групп рабов, преимущественно квалифицированных ремесленников. Во-вторых, застойность техники вы­ступала особенно ярко в периоды высшего развития рабовладельческой системы. В другие эпохи, когда с рабским трудом конкурировал труд сво­бодных ремесленников или развивались более смягченные формы эксплу­атации тех же рабов (например, отпуски их на оброк), техника производ­ства могла подниматься относительно высоко, хотя и оставалась в истори­чески ограниченных рамках.

Первые два века империи и были как раз той эпохой, когда техника достигла высшей точки развития в пределах своих античных форм. Импе­рия, завершая длительную историю Средиземноморья в древности, яви­лась наследницей всего предшествовавшего культурного развития. В част­ности, она усвоила и многие технические достижения эллинистической эпохи (подъемные механизмы, водяная мельница и проч.)[453]. Рост внутрен­ней и внешней торговли стимулировал развитие ремесленной техники. Интенсивное городское строительство предъявляло высокие требования к архитектуре и прикладной механике. Наконец, сокращение количества рабов и начавшийся упадок рабовладельческой системы хозяйства увели­чили удельный вес свободных и полусвободных форм труда.

Об относительно высоком уровне техники I—II вв. свидетельствуют преж­де всего ряд античных авторов. Витрувий пишет о подъемных сооружениях, где применялся составной блок (полиспаст)[454], о водоподъемных механизмах (тимпанах), об измерительных приборах типа таксометров[455]. Кассий Дион (68, 13) так описывает мост через Дунай, построенный Траяном:

«Траян построил каменный мост через Истр, по поводу которого не знаю, как достойным образом выразить восхищение перед этим императо­ром. Существуют и другие его замечательные сооружения, но это соору­жение их превосходит. Мост состоит из двадцати быков, сделанных из тесаных камней, высота их — сто пятьдесят футов[456], не считая фундамен­та, толщина — шестьдесят. Эти быки, расположенные друг от друга на расстоянии ста семидесяти футов, соединены