такой задор, нарушения международного права и оскорбления национального чувства, каких никак нельзя было ожидать не только от республики, но и вообще от государства, стоящего в мирных отношениях. Тем более Франция должна была быть осторожна в этих отношениях, что все эти государства были потерпевшими и потому только выжидали случая отплатить за понесенные поражения и потери. Поэтому весьма естественно, что в Европе очень скоро образовалась новая коалиция, значительно сильнейшая прежней, так как в состав ее вошли Россия и Турция. Со стороны французского дипломатического представителя при прусском дворе потребовалось очень большое усилие и умение, чтобы отвратить Пруссию от участия в общей европейской коалиции. Началась война на очень большом районе, и притом война далеко не удачная для французов. Французские армии терпели поражения на всех пунктах. Даже знаменитая «итальянская армия» на этот раз терпела сильные и неожиданные поражения. Особенно много неприятностей и огорчений последней армии причинял Суворов. Этот военный гений воспроизвел времена Наполеона, но только не во главе его армии. «Итальянская армия» вскоре впала снова в крайнюю нужду, а от директории не было никакой помощи и поддержки. Поэтому неудивительно, что армия представляла массу дезертирств и преступлений против дисциплины. Не лучше было положение армий и в других частях военных действий.
Внутреннее положение страны также находилось в отчаянном положении. Правительство совершенно уронило свой авторитет в стране; оно не умело поддержать ни уважения, ни страха к себе. Постоянно изменявшаяся конституция для страны не представляла ни гарантий, ни значения закона. Отдельные лица страны непомерно обогащались, общее же народонаселение разорялось и нищало. Государственные финансовые операции терпели неудачу, а гарантирующие их бумаги совершенно обесценивались. Отправление общественных должностей шло крайне беспорядочно и дело клонилось к анархии. Контрибуции не вносились, а налоги распределялись крайне пристрастно и несправедливо, да и то вносились весьма скудно и неисправно. Доносы царили во всей своей полноте, причем чиновники не были гарантированы не только в своем положении, но и в жизни. Жалованье выдавалось обесцененными ассигнациями, да и то часто не выплачивали по 6–8 месяцев. В этом отношении безденежье терпели не только гражданские чиновники, но и армия, причем последняя жила реквизицией. Взяточничество царило всюду и контроль отсутствовал.
Цветущее в прежние времена французское производство еле-еле существовало; бедность народонаселения достигла крайних пределов. Фабриканты нарушали свои обязательства и прекращали платежи. Пути сообщения были невозможные. Вместе с тем появились шайки разбойников, наводившие ужас на путников и местных жителей, если последние не стояли в близких отношениях с ними. Разбойничьи шайки не боялись нападать даже на городские предместья. В некоторых местах разбойничьи шайки брали выкуп и даже объявляли определенный налог на проезжающих.
Одновременно с этим в Париже царил разгар самых утонченных пороков. Испорченность нравов и растление общества времен директории вошли в пословицу. Безумная роскошь и растление нравственности было обычным явлением. Нужно добавить, что как роскошь, так и порок не отличались особенною утонченностью и проявляли довольно грубоватый оттенок.
Все это не устраняло со стороны директории проявлений жестокости и бесчеловечности по отношению к побежденным. Только теперь вместо открытой казни и настоящей гильотины применяли «сухую гильотину», т. е. ссылку в Гвиану и другие места, откуда ссылаемые обыкновенно не возвращались. Бывали, однако, нередкие случаи, когда опасных людей лишали жизни и во Франции, только их не гильотинировали, а расстреливали. Террор продолжал существовать, только этот террор был более утонченный.
Все это наводило на общество крайнюю апатию, уныние, недовольство и даже отчаяние. «Дух общества находился в каком-то летаргическом состоянии, близком к совершенному угасанию».
Директория сознавала полную свою несостоятельность и искала спасения вокруг себя. В конце концов их поиски остановились на Наполеоне. И вот 26 мая директория отправила к нему особого курьера, которому поручено было выразить ему от имени центрального правительства надежду, что генерал Бонапарт вернется и примет начальство над армиями республики. Этот курьер был перехвачен англичанами и не дошел до Наполеона. Но Наполеон и без того хорошо знал положение дела. Вот что он заявил Мармону: «На кой черт все эти бездарности, стоящие у кормила правления? Они только колеблются, вместо того, чтобы энергично действовать, или же делают только глупости. Они умеют только брать взятки. Я, я один выносил на своих плечах все и постоянными моими победами вливал новые силы в то правительство, которое без меня не в состоянии было бы даже поднять голову от земли. Неудивительно, что с моим отъездом все пошло прахом. Нельзя, однако, сидеть сложа руки, пока Францию окончательно разгромят. Беда могла бы оказаться тогда непоправимой. Известие о моем возвращении во Францию распространится одновременно с известием об уничтожении турецкой армии под Абукиром. Мое присутствие ободрит упавших духом, возвратит армии утраченную ею уверенность в победе и воскресит в народных массах надежду на счастливое будущее». А вот отповедь Наполеона одному из членов директории, уже в Париже: «Позвольте спросить, что сделали вы с Францией, которую я окружил такою славой? Я оставил вам победу, а нахожу взамен поражение; оставил вам итальянские миллионы, а вижу взамен нищету и законы, направленные к ограблению народа! Куда девали вы сто тысяч воинов, исчезнувших с лица родной своей французской земли? Они мертвы, а между тем они были ведь боевыми моими товарищами? Такое положение не могло продлиться уже само по себе. Еще каких-нибудь три года и анархия привела бы нас к деспотизму. Нам нужна республика, зиждущаяся на равенстве, сознании нравственного идеала и неприкосновенности нравственной свободы, добытых нами путем политических страданий». И это все сказано было громогласно и публично!
Отправляясь из Египта во Францию, Наполеон захватил с собою лучших генералов и более выдающихся политических деятелей из числа бывших с ним в Египте ученых. От высадки на берег Франции и до Парижа шествие Наполеона было сплошным триумфальным шествием. Народ осыпал Наполеона почестями и славою. Он видел в нем героя Франции, он видел в нем своего спасителя.
В отсутствие Наполеона главным его агентом во Франции была Жозефина и братья Наполеона. Дом жены Бонапарта сделался центром блестящего кружка. В нем постоянно обитали лучшие представители тогдашнего парижского общества. Этот кружок на деле доказал свою искреннюю преданность интересам отсутствующего хозяина. Он вербовал ему друзей и приверженцев во Франции, интриговал в его пользу за границей, старался извлечь пользу для Наполеона от всякого случайного политического обстоятельства и организовал могущественную партию, исповедующую ту идею, что спасение Франции единственно только в Наполеоне. Нужно добавить, что жизнь этого кружка шла очень весело и беззаботно, даже разнузданно, и душою всего этого была Жозефина. Деньги лились щедрою рукою и богиня нравственности смотрела на веселье этого кружка сквозь пальцы. Приятели Наполеона не прочь были, между прочим, пустить в общество и ту идею, что Наполеон является жертвою политической зависти, сосланною в политическую ссылку, подальше от людей, которые в это время обделывают свои дела.
И вот этот мученик за славу родины явился в Париж. Париж не был так увлечен почетом герою Египта, как провинция, но и здесь ему было воздано должное. Главное, однако, для Наполеона заключалось не в народных овациях, торжествах и восхвалении, а в деле. И он принялся за дело. Самые разнообразные партии протянули руку к Наполеону. И он не отталкивал этих рук. Напротив, он схватил все эти руки при лозунге: не нужно больше партий, долой все партии! Идея Наполеона воплотилась в его тосте на торжественном банкете, данном ему народными представителями: «За согласие между всеми французами!» Замечательно, однако, то, что при этом тосте Наполеон выпил вино из бутылки, привезенной ему его адъютантом. Предосторожность, имевшая, вероятно, свое основание.
По возвращении Наполеона дом его в Париже продолжал быть центром примирения всего лучшего из общества. Он отличался пышностью еще больше, чем в Монтебелло. Здесь сосредоточивались все политические и военные деятели и все искуснейшие политические интриганы. Один Наполеон держал себя очень просто, казался совершенно спокойным, сдержанным и облеченным какою-то таинственностью, но вместе с тем добродушным, чистосердечным и откровенным.
Директория того времени состояла из следующих пяти лиц: Гойе, Мулена, Сиеса, Барраса и Дюко. Гойе и Мулен вскоре оказались несговорчивыми, тогда как последние три члена директории быстро присоединились к затеям Бонапарта. Сюда вскоре пристали Талейран и Фуше. Генералы все были на стороне Наполеона и только некоторые из них, как Ожеро и Бернадотт, выжидали обстоятельств. Большинство совета старейшин и совета пятисот было на стороне Наполеона. Председателем совета
