— или станут такими, если дать им полную волю.
Пример — одна кумушка, наговорившись с греками, стала проповедовать, что, мол, отнимать жизнь — не женское дело. Что, мол, у греков женщина не ходит в походы, а почитаема как мать и жена. И никто не думает лишать ее прав на имущество…
Немайн на нее не было! Перед самым отъездом уронила:
— Власть — дочь острой стали! Закон — внук.
То–то сама каждый день с клинком упражняется и сестер гоняет.
Ничего, другие нашлись. Самую чуточку злые… Разоружить женщин — на треть убавить силу народного ополчения, что уже плохо. А совсем плохо — невозможность выбрать храбрую жену или невестку! Сын получается из матери… и если трусихи не будут умирать старыми девами чаще, чем героини — от рук врага, во что превратится народ Камбрии?
К тому же многие видали этих «полноправных гречанок» в Кер–Сиди, и оказываемый им почет. Да, мужья и сыновья их любят. Зато говорят… «Послушай, что говорит женщина и сделай наоборот». «Волос долог, да ум короток». И просто: «бабья болтовня». Чего стоят слова, которые не подкреплены правом отстоять их с оружием в руках? Чего стоит мнение каких–то гречишек, когда еще вчера по городу хаживали две римские императрицы, и у каждой на поясе — шашка?
Вот и еще одна оружная. У этой к поясу привешен легкий клевец. Сиан… пожалуй, она стала тем, чем была Эйра еще в прошлом году. Не ходит — шествует, умеет правильно поклониться и найти верные слова для приветствия. И больше сама подносов не таскает — для этого есть выделенные кланами помощницы. Лучшие: разносить яства и поддерживать беседу с гостями — не самая тяжелая из работ. Конечно, водяные колеса поменяли многое: и жернова крутит, и тесто месит, и белье стирает — речка. Сида научила воду даже чистить кольчуги и надраивать до блеска котлы! Но у котлов и жаровен на кухне стоять приходится живым поварам. А еще нужно стелить постели, прибирать комнаты… И все–таки нововведения означают для простых женщин дополнительные годы красоты и жизни. Так и должно быть в земле, в которой хранят правду!
Правда заметна даже по настрою в пиршественной зале. Почти как при Дэффиде! За стойкой — свой, такой же воин и герой, не помешанный на приумножении добра скупец из Гвента. Хозяин заезжего дома теперь Кейр, а второй зять Глэдис председательствует в Сенате. Как раз по торгашеской душе работенка!
Когда сида назначила нового принцепса — или, как она выразилась на выспренной латыни, «настоятельно рекомендовала кандидатуру», сестры ее чуть не разорвали — Глэдис спасла. Сказала, что Ушастая сделала как сказала мать… А если Гвен так мила кухня, а Тулле — торжественные наряды и перо за ухом, так они и при свояках могут трудиться. Заодно и присмотрят, чтобы мужчины не тащили из большой семьи в малую…
Сестры переглянулись — и ну обнимать свою Майни… Слезы, сопли, всепрощение. Да только у Немайн улыбка не такая, как обычно при обнимках. То ли насмешливая, то ли снисходительная. Так или иначе — а тот же Кейр теперь под двумя каблуками разом. Вон, Гвен то и дело в зал выглядывает. Посматривает, значит. Гордая–гордая: раньше состояла у мужа в подчинении, а теперь у свояка, зато почти на равных. Даже готовить лучше стала — при том, что и раньше ее стряпня была выше любых похвал.
Кейр тоже доволен. С женой — никаких ссор. Та по вечерам домой из Сената — не идет, бежит, так по мужу успевает соскучиться.
Нет, право — хорошо, когда Немайн рядом… но — за углом, за поворотом, за речной волной, за текущей водой! Иными словами, у себя, в волшебном Кер–Сиди, где, верно, жители умеют дышать переменами, как рыбы — водой. А этому городу нужно от ее явления отдохнуть.
Чем город и занимается — все, от короля, до полусонного стража на воротах. Соседи–союзники разъехались, горцы поднялись в прохладу вершин — иным только теперь пришло время сеять.
Оживленно лишь на подворье, занятом патриархом Константинопольским. Пирр не стал месить грязь на весенних дорогах, решил подождать корабль, который спешно чинят на реке. Преимущество высокого сана и старости — не нужно ради нескольких дней выигранного времени мокнуть и мерзнуть. Заодно — повод заняться любимым делом, решением богословских проблем.
Которые — есть! Самая простенькая: по городу и миру ползут привычные слухи, что водоход лишь пытались сжечь, но текущая вода не позволила… Те, кто не видел, а слышал, азартно спорят с людьми, помогавшими тушить корабль. И — переспаривают.
Вот же он, бывший водоход! На нем стучат топоры, возле — сложены ошкуренный сосновый кругляк, корабельные ведьмы с ведьмаком споро черкают ножами по духмяному дереву огамические знаки… Корабль перестраивают для морского похода, а пожар — может, приснился? На сгоревшие корабли не ставят стянутые железными обручами составные мачты, головешки не откидывают в высоком борту громадную дверь. На том, что сгорело и пропало, не должны скрипеть тали, загружая в трюм строевое дерево и железную крепь.
Пирр ходил смотреть. Трогал ирландские письмена, даже ладонь в смоле испачкал. Никакая не магия, разумеется — всего лишь цифры. Что удивило — буквы на греческие не похожи, но числа обозначают те же самые. Альфа — один, гамма — три, мю — сорок, ро — сотня… Стоило объявить о странности вслух, приставленная для объяснений «ведьма» — на латыни эта профессия называется «инженер» — объяснила:
— Так ирландцы до букв не сами додумались, увидели, как греки по вощеным дощечкам стилом скребут, захотели такое же. Запомнить можно все, но не все пересказать! Не поставишь филида у каждого могильного камня, у каждого приметного места, вместо всякой вывески. Даже ученика. Вот и взяли буквы. Но резать по дереву и камню что альфу, что бету, что омегу… Долго. Муторно. А так…
Быстрые движения ножа. Буква, другая — номер… Готово.
— Это будет балка в платформе для большой пращи. Колесницами перевезти — подвод двести нужно, а тут мы… Только везти все равно разобранной. А соберем — где скажет Немайн. На любом берегу, у любого города!
Может быть, такой команды вообще не будет. Может быть, императрице достаточно того, чтобы враги ждали нападения — на всех берегах и на всех реках. Потому девица с всклокоченными патлами так словоохотлива. Здесь — Камбрия, женщины любят болтать, как везде… но камбрийки умеют и молчать, если надо.
И все же главная забота — клир. Королевские свадьбы и признание двух август притянули в столицу Диведа аббатов и аббатис, епископов, черное духовенство и монашество всех сортов. По камбрийским меркам — почти Собор. Есть и новенькое — белые священники из Кер–Сиди. Горожане уже отсмеялись над выстриженными на греческий манер тонзурами. Ну, плешинка… И что? Портит она крепкого хозяина и славного воина? Прежде Камбрия обходилась монахами — теми, кто спасает души свои, и, по мере сил — чужие. Дело священников белых — не столько самим спасаться, сколько служить миру.
Потому свита патриарха Пирра вызывает уважение именно прежними, мирскими заслугами. Они духовенство белое, им жить рядом с прихожанами, показывать пример. Потому и выбраны — из тех, кто уже стал примером.
Одному из таких и доверено — стоять на низеньком крылечке и зачитывать послание. Сперва — латынь, потом — перевод. Полностью… Святейший Пирр сказал — ничего от братии не таить, зачитывать письмо от приветствия до подписи. Сам сидит рядом — ему кресло вынесли. Сказал, тоже слушать будет, если надо — скажет слово другое для пущей ясности.
«Святейшему отцу Пирру, вместе с уверениями в неизменном почтении и уважении — мое приветствие!
После того, как мне пришлось покинуть Константинополь — с некоторых пор для строго держащегося православия священника оставаться там значит совершить грех самоубийства — я, хотя и числюсь легатом в Константинополе, пребываю в городе святого Петра. Поскольку за мной сохранены прежние должность и звание, занятий у меня немного, а потому я, по мере слабых сил, помогаю вести переписку с теми землями, что остались верны православному вероисповеданию. В Константинополе истинное исповедание ныне называют дуофелитством и громко анафемствуют… Во времена, когда во главе заблуждающихся стоял ты, этого не было.
По правде говоря, добрых вестей я узнал немного. Большая часть писем приходит из королевств,
