– Да что ты! – сердился дядя Зуй. – Разве ж нас кум отпустит! Завтра жди.
Вначале мы шли дорогой, потом свернули на тропку, петляющую среди елок. Дядя Зуй бежал то впереди меня, то сбоку, то совсем отставал.
– У него золотые руки! – кричал дядя Зуй мне в спину. – И золотая голова. Он нас карасями угостит.
Уже под самый вечер, под закат, мы вышли к Гридино. Высоко над озером стояла деревня. С каменистой гряды сбегали в низину, к озеру, яблоньки и огороды. Закат светил нам в спину, и стекла в окнах кумова дома и старая береза у крыльца были ослепительные и золотые…
Кум окучивал картошку.
– Кум-батюшка! – окликнул дядя Зуй из-за забора. – Вот и гости к тебе.
– Ага, – сказал кум, оглядываясь.
– Это вот мой друг сердечный, – объяснил дядя Зуй, показывая на меня. – Золотой человек. У Пантелевны живет, племянник…
– А-а-а… – сказал кум, отставив тяпку.
Мы зашли в калитку, уселись на лавку у стола, врытого под березой. Закурили…
– А это мой кум, Иван Тимофеевич, – горячился дядя Зуй, пока мы закуривали. – Помнишь, я тебе много про него рассказывал. Золотая головушка!
– Помню-помню, – ответил я. – Ты ведь у нас, Зуюшко, тоже золотой человек.
Дядя Зуй сиял, глядел то на меня, то на кума, радуясь, что за одним столом собралось сразу три золотых человека.
– Вот мой кум, – говорил он с гордостью. – Дядя Ваня. Он карасей мордой ловит!
– Да, – сказал кум задумчиво. – Дядя Ваня любит карасей мордой ловить.
– Кто? – не понял было я.
– Дак это кум мой дядя Ваня, Иван Тимофеевич! Это он карасей-то мордой ловит.
– А, – понял я. – Понятно. А что, есть караси-то в озере?
– Ну что ж, – отвечал кум с расстановкой. – Караси в озере-то, пожалуй что, и есть.
– А я хозяйство бросил! – кричал дядя Зуй. – Решил кума своего проведать. А дома Нюрку оставил, она ведь совсем большая стала – шесть лет.
– Дядя Ваня любит Нюрку, – сказал кум.
– И Нюрка, – подхватил дядя Зуй, – и Нюрка любит дядю Ваню.
– Ну что ж, – согласился кум, – и Нюрка любит дядю Ваню.
Разговор заглох. Закат спрятался в темный лесистый берег, но окна кумова дома еще улавливали его отсветы и сияли, как праздничные зеркала.
– А у нас ведь и подарки тебе есть, – сказал дядя Зуй, ласково глядя на кума и выставляя на стол подарки.
– И вареньица принесли? – удивился кум, разглядывая подарки.
– И вареньица, – подхватил дядя Зуй. – Черничного.
– Дядя Ваня любит вареньице, – сказал кум. – Черничное.
По берегу озера из лесу вышло стадо. Увидав дом, коровы замычали, забренчали боталами – жестяными банками-колокольцами. С луговины поднялась пара козодоев и принялась летать над стадом, подныривать коровам под брюхо, хватая на лету мух и пауков. Из кумова дома вышла женщина в вязаной кофте и закричала однообразно:
– Ночк, Ночк, Ночк, Ночк, Ночк…
– А что, кум, – спрашивал дядя Зуй, подмигивая мне, – где же у тебя морда-то? Не в озере ли стоит?
– Зачем в озере, – ответил кум. – Дядя Ваня починяет морду. Вон она стоит, морда-то, у сарая.
У сарая стояла морда, похожая на огромную бутыль, сплетенную из ивовых прутьев.
– Починяется морда, – с уважением пояснил мне дядя Зуй. – А другая не в озере ли, кум, стоит?
– А другая, наверно что, в озере, – ответил кум, сомневаясь.
– Так не проверить ли? – намекнул дядя Зуй. – Насчет карасей.
– Зачем же? – сказал кум. – Чего ее зря проверять?
Закат окончательно утонул в лесах. Козодои все летали над лугом, но уже не было их видно, только слышалась однообразная глухая трель.
– Ну, кум, – сказал дядя Зуй, – попробуй, что ли, волвяночек.
– Ну что ж, – вздохнул кум, – это, пожалуй что, и можно.
Он встал и задумчиво отправился в дом.
– Видал? – обрадовался дядя Зуй и снова подмигнул мне: – Начинается. Сейчас медку поедим.
Кум долго-долго возился в доме, выглядывал для чего-то из окна, а потом вынес тарелку и вилку.
– А вот хлеба-то у нас нет, – смутился дядя Зуй, вытряхивая грибы в тарелку. – У нас, извиняюсь, магазин был, кум, закрыт…
– Да ладно, – вставил я. – Волвяночки и так хороши.
Мы попробовали грибков, похвалили их, покурили. Дядя Зуй задумался, глядел на потемневшее озеро, в котором отражались светлые еще облака.
– Не пора ли нам? – спросил я.
– Кум, – сказал дядя Зуй, – а ведь нам пора.
– Ну что ж, – сказал кум. – Спасибо, что погостили.
– Это, – сказал дядя Зуй, глядя на озеро, – вот друг-то мой интересуется карасей поглядеть. Белых. Золотых, говорит, видел, а белых чтой-то не попадалось.
– Ну что ж, – сказал кум. – Это верно, что карасей надо бы поглядеть. Давай кепку-то.
Он взял со стола Зуюшкину кепку и пошел к бочке, что стояла у сарая. Зачерпнув сачком, кум выловил из бочки с десяток полусонных карасей, вывалил их в кепку.
– На вот, – сказал он. – Тут и другу твоему поглядеть хватит, и Нюрке отнести, гостинца…
По каменистой тропинке, еле заметной в сумерках, мы спустились вниз, к лесу. Высоко над нами стояла теперь деревня Гридино. В окнах домов мерцали уже слабые огоньки, а высоко поднятый над кумовым домом скворечник еще был освещен далеким закатом.
А в лесу была уже совсем ночь. Луна то появлялась над лесом, то запрятывалась в еловые ветки.
Дядя Зуй все время отставал от меня, спотыкался, и караси вываливались тогда из кепки в траву. Они были еще живые и шевелились в траве, выскальзывали из рук.
– Видал теперь белых-то карасей? – говорил дядя Зуй, снова укладывая их в кепку. – Это тебе не золотые. Золотых-то всюду полно, а белых поискать надо. Вот ведь какие караси! Белые! Прям как платочек.
Долго мы шли лесом и старались не сбиваться с тропинки. Дядя Зуй запинался за корни, заботясь о карасях. Уже перед самой деревней он опять просыпал их. Собрал, бережно уложил в кепку и вдруг рассердился:
– А ну их к черту!
Размахнувшись, он выбросил карасей вместе с кепкой.
Издалека, с края леса, мы увидели огоньки Чистого Дора, и, пока шли полем, я все старался разглядеть – спит Пантелевна или не спит. Горит ли огонь?
– А ведь Пантелевна, наверно, не спит, – сказал я. – Поджидает.
– Пантелевна-то? – подхватил дядя Зуй. – Конечно, не спит. Она ведь у нас золотая душа. Как раз к самовару поспеем.
Нюрка
Нюрке дядизуевой было шесть лет.
Долго ей было шесть лет. Целый год.
А как раз в августе стало Нюрке семь лет.
На Нюркин день рождения дядя Зуй напек калиток – это такие ватрушки с пшенной кашей – и гостей позвал. Меня тоже. Я стал собираться в гости и никак не мог придумать, что Нюрке подарить.
– Купи конфет килограмма два, – говорит Пантелевна. – Подушечек.
– Ну нет, тут надо чего-нибудь посерьезнее.
Стал я перебирать свои вещи. Встряхнул рюкзак – чувствуется в рюкзаке что-то тяжелое. Елки-палки,
