И вот я устроил в комнате ярмарку: развесил под потолком гирлянды еловых и ольховых шишек, кисти калины и рябины, связанные вениками, повсюду натыкал еловых веток.
Капитан Клюквин следил за мною с интересом. Он весело цокал, удивляясь, видно, моей щедрости.
Потом я вынес клетку на балкон, повесил ее на гвоздик и открыл дверцу. Теперь Клюквин мог лететь в комнату, где раскачивались под потолком шишки, где светился аквариум.
Капитан Клюквин вышел на порог клетки, вскарабкался на ее крышу, клюнул зачем-то железный прут и… полетел.
С высокого седьмого этажа он полетел было вниз, к мельничному комбинату имени Цюрупы, потом резко повернул, набрал высоту. Мелькнули красные крылья – и Капитан пропал, улетел за наш дом, за пожарную каланчу, к сокольническому лесу.
Всю весну не снимал я клетку с гвоздя на балконе, а в комнате сохли под потолком связки калины и рябины, гирлянды шишек.
Стояли теплые майские дни. Каждый вечер я сидел на балконе и наигрывал Пятый этюд Джульяни, ожидая Капитана Клюквина.
Серая ночь
Стало смеркаться.
Над тайгой, над сумрачными скалами, над речкой с плещущим названием Вёлс взошел узенький лисий месяц.
К сумеркам поспела уха. Разыскавши в рюкзаках ложки, мы устроились вокруг ведра, выловили куски хариуса и отложили в отдельный котелок, чтоб хариус остывал, пока будем есть уху.
– Ну, Козьма да Демьян, садитесь с нами!
Длинной можжевеловой ложкой я пошарил в глубине ведра – рука по локоть ушла в пар. Выловил со дна картошки и рыбьих потрохов – печенки, икры, – потом зачерпнул прозрачной юшки с зеленой пеной.
– Ну, Козьма да Демьян, садитесь с нами! – повторил Леша, запуская свою ложку в ведро.
– Садитесь с нами, садитесь с нами, Козьма да Демьян! – подтвердили мы.
Но в наших городских голосах не было уверенности, что сядут за уху Козьма да Демьян, а Леша сказал так, будто они его слышат.
Костер мы разложили на низком берегу Велса. Наш берег весь завален грязными льдинами. Они остались от половодья – не успели потаять. Вот льдина, похожая на огромное ухо, а вот – на гриб груздь.
– Кто же это такие – Козьма да Демьян? – спросил Петр Иваныч, который в первый раз попал в уральскую тайгу.
Уху Петр Иваныч ест осторожно и почтительно. Голова его окутана паром, в очках горят маленькие костры.
– Это меня старые рыбаки научили, – ответил Леша. – Будто есть такие Козьма да Демьян. Они помогают хариуса поймать. Козьму да Демьяна на уху звать надо, чтоб не обиделись.
По часам уже полночь, а небо не потемнело, осталось ясным, сумеречным, и месяц добавил в него холода и света.
– Это, наверно, белая ночь, – задумчиво сказал Петр Иваныч.
– Белые ночи начнутся позже, – ответил Леша. – Они должны быть светлее. Для этой ночи названья нет.
– Может быть, серебряная?
– Какая там серебряная! Серая ночь.
Подстелив на землю лапника, мы разложили спальные мешки, прилегли. Я уткнулся головой в подножие елки. Нижние ветки ее засохли, на них вырос лишай и свисает к костру, как пакля, как мочало, как белая борода.
Неподалеку, за спиной у меня, что-то зашуршало.
– Серая ночь, – задумчиво повторил Петр Иваныч.
– Серая она, белая или серебристая, все равно спать пора.
Что-то снова зашуршало за спиной.
Уха так разморила, что лень повернуться, посмотреть, что это шумит. Я вижу месяц, который висит над тайгой, – молодой, тоненький, пронзительный.
– Бурундук! – вдруг сказал Леша.
Я оглянулся и сразу увидел, что из-за елки на нас смотрят два внимательных ночных глаза.
Бурундук высунул только голову, и глаза его казались очень темными и крупными, как ягода гонобобель.
Посмотрев на нас немного, он спрятался. Видно, на него напал ужас: кто это такие сидят у костра?!
Но вот снова высунулась глазастая головка. Легонько свистнув, зверек выскочил из-за елки, пробежал по земле и спрятался за рюкзаком.
– Это не бурундук, – сказал Леша, – нет на спине полосок.
Зверек вспрыгнул на рюкзак, запустил лапу в брезентовый карман. Там была веревка. Зацепив когтем, он потянул ее.
– Пошел! – не выдержал я.
Подпрыгнув к елке, он вцепился в ствол и, обрывая когтями кусочки коры, убежал вверх по стволу, в густые ветки.
– Кто же это? – сказал Петр Иваныч. – Не белка и не бурундук.
– Не знаю, – сказал Леша. – На соболя не похож, на куницу тоже. Я такого, пожалуй, не видал.
Серая ночь еще просветлела. Костер утих, и Леша поднялся, подбросил в него сушину.
– Зря ты его шуганул, – сказал мне Петр Иваныч. – Он теперь не вернется.
Мы смотрели на вершину елки. Ни одна ветка не шевелилась. Длинные искры от костра летели к вершине и гасли в светлом сером небе.
Вдруг с вершины сорвался какой-то темный комок и раскрылся в воздухе, сделавшись угловатым, четырехугольным. Перечеркнув небо, он перелетел с елки на елку, зацепив месяц краешком хвоста.
Тут мы сразу поняли, кто это такой. Это был летяга, зверек, которого не увидишь днем: он прячется в дуплах, а ночью перелетает над тайгой.
Крылья у него меховые – перепонки между передними и задними лапами.
Летяга сидел на той самой елке, что росла надо мной. Вот сверху посыпалась какая-то шелуха, кусочки коры – летяга спускался вниз. Он то выглядывал из-за дерева, то прятался, будто хотел подкрасться незаметно.
Вдруг он выглянул совсем рядом со мной, на расстоянии вытянутой руки. Глаза его, темные, расширенные, уставились на меня.
– Хотите, схвачу?
От звука голоса дрожь ударила летягу. Он свистнул и спрятался за елку, но тут же высунулся.
«Схватит или нет?» – думал, видно, летяга.
Он сидел, сжавшись в комок, и поглядывал на костер.
Костер шевелился и потрескивал.
Летяга соскочил на землю и тут заметил большое темное дупло. Это был сапог Петра Ивановича, лежащий на земле.
Удивленно свистнув, летяга нырнул в голенище.
В то же мгновение я кинулся схватить сапог, но летяга выскочил и побежал, побежал по вытянутой руке, по плечу и – прыгнул на пенек.
Но это был не пенек. Это было колено Петра Иваныча с крупной круглой чашкой.
С ужасом заглянув в пылающие очки, летяга закашлял, перепрыгнул на елку и быстро вскарабкался наверх.
Петр Иваныч изумленно ощупывал свое колено.
– Легонький какой, – хрипловато сказал он.
Перелетев на другую елку, летяга снова спустился вниз. Видно, притягивал его затухавший огонь костра, манил, как лампа летним вечером манит мотылька.
