морду. Сейчас он мог растерзать любую кошку, но клыки его тупо спали, охваченные ужасом.
Клетка тряслась и качалась, продвигаясь дальше, и Шамайка всякий раз оказывалась рядом с полубульдогом.
И огромный испуганный Поль в тоске прижимался к ней и мелко дрожал.
«Глупо-то как, глупо, — думала про себя Шамайка. — Надо же было так дешёво купиться, так глупо влипнуть в клетку, попасться дуракам-кошколовам». Ей было предель- но ясно, что сделают сейчас эти люди: повезут кошек и собак на живодёрню.
И она стала осматривать клетку. Клетка была крепка, и крючок, на который она запиралась, находился снаружи и сверху. Открыть её изнутри не удалось бы ни кошачьим когтем, ни собачьим зубом. Крышка открывалась, только когда в неё бросали очередную жертву.
— Мяу-со! Мяу-со! — мяукал тонконогий, который толкал тележку.
И выскочила из подворотни пятнистая кошка, и багор впился ей под ребро. По воздуху, по воздуху понёс багор кошку к клетке, и тонконогий уже приоткрыл крышку, но тут пятнистая сорвалась с крючка. Крючконосец снова подцепил её, да неловко, и тут Шамайка вспрыгнула на спину полубульдогу и вылетела из клетки вон, и дурацкий полубульдог рванул за нею.
Раздались ругательства, а кошки и моськи вырывались на волю. Не знаю точно, сколько их вырвалось из клетки, а за Шамайкой погнался тот, вооруженный сетью. Скачками уходила она от него, но изловчился сетевик-сачконосец и накрыл её как раз у входа в лавку японца Мали.
На пороге стоял негр Джим.
— Господин, — сказал он кошколову, — это моя кошка, не мучай её.
— Чего ещё?! — закричал кошколов. — Замолчи, обезьяна, а то я тебе сейчас устрою суд Линча.
— Не надо мне устраивать суд Линча, маса, — мягко сказал негр. — Отдай мне кошку, а я тебе подарю полдоллара.
— Полдоллара! Мне?! Отойди, от тебя воняет лошадью.
— Ах, маса, маса, белый человек, а говоришь чёрные слова. Ты, господин, глубоко не прав.
И послышался длинный и протяжный подготовительный звук, и кошколов не понял, что это за звук, закрутил головой, и тут Джим с великой меткостью плюнул ему в правый глаз. Плевок, пропитанный жиром гремучих змей в смеси с табаком «Читанога-Чуча», поразил кошколова чуть ли не насмерть. Он замер в полном смысле этого слова, он окостенел, а негр так ударил его кулаком в челюсть, что дурак-кошколов упал на землю и уполз куда-то глубоко в трущобы. Джим выпутал из сети Шамайку и внёс в подвал.
— От этой кошки нам никогда не избавиться, — задумчиво сказал японец, оглядев Шамайку. — В ней, конечно, заключены доллары. Но кошачьи меха себя не оправдали, на одних рыбьих жмыхах можно разориться. Но кое-что мне всё-таки приходит в голову. Готовь-ка, Джим, варево из жира гремучих змей, надо её снова отмыть.
— Что это ещё пришло в твою японскую голову? — ворчала всклокоченная Лиззи. — Боже! Как я глупа! Зачем не приняла предложение господина Тоорстейна?
— Я скажу только одно слово, — с намёком шепнул японец. — А ты слушай, как это слово звучит. Вот как: «Никербокеры!»
— Никербокеры? Ты шутишь. Вначале купи себе приличные штаны, а уж потом говори «Никербокеры». Никербокеры тебя и на порог не пустят.
— А я и не пойду к ним на порог. Пошлю вместо себя Джима. А костюм возьмём напрокат. Но это не главное. Главное — имя и родословная.
— Нужно что-нибудь королевское, — сказала Лиззи. — Ничем так не проймёшь Никербокеров, как чем-либо королевским.
— Свежие мозги! О, свежие мозги! — закричал японец, хлопая Лиззи по спине. — Что ты скажешь, например, о королевской Вильгельмине? Или ещё лучше — королевская Изабелла?
— Это вино такое есть, «Изабелла», — заметил Джим.
— Помолчи, глуповатый негроид, — ласково сказал японец. — И прекрати думать о вине.
— Ладно, не буду, сэр.
— Послушай, Джимми, а как звали остров, где ты родился? — Остров Аналостан был моей родиной, сэр!
— Здорово! Королевская Аналостанка, чёрт возьми! Един- ственная Королевская Аналостанка на свете с родословной! Умора!
И японец принялся хихикать и хохотать.
— Королевская Аналостанка, — повторила Лиззи. — Ну и словечко! Язык свернёшь.
Глава 23
Жемчужина
Море экипажей, реки цилиндров, озёра шляпок и туалетов, дамы и кони, негры и господа окружили один из богатых особняков на Пятой авеню, а может, и на какой другой улице города. Всё это шумело, ржало, смеялось, кричало, ругалось и пробивалось к двери, у входа в которую стояли швейцары и полицейские.
Господин японец Мали с трудом продвигался к особняку, размахивая пригласительным билетом. Как ни старался японец отгладить брюки, вид у него всё-таки был никудышный. В этой пёстрой толпе он торчал, как булыжник в асфальте. Некоторые швейцары толкали его локтями, а одна дама заметила:
— От вас пахнет канарейками.
Удивляясь точности её обоняния, японец читал афишу:
ВЫСТАВКА ДОМАШНИХ ЖИВОТНЫХ
г. Никкербокер
По персидским коврам, по бразильским паласам двигались нарядные зрители и знатоки кошек. А за бархатными мадагаскарскими занавесками стояли клетки — латунные и золотые, а уж в этих клетках сидели кошки. Все с бантами! «Все с бантами!» — потрясённо думал японец Мали.
— Ах, какой ус у этого кота-сибиряка! — восклицали знатоки. — Какой хвост! Это не хвост, а царственное опахало!
— Посмотрите на это пушистое чудо! Гляньте на это сиамское диво!
У некоторых котов на хвосты были нанизаны золотые кольца, другие коты в бархатных жилетах валялись на шёлковых подушках, как джентльмены, напившиеся виски.
— Уимблдон! Уимблдон! — послышались вопли, и японец Мали протиснулся к клетке, в которой сидел клетчатый котяра.
Дьявольски ухмыляясь, он махал когтистою лапой и попа- дал ей иногда по теннисному мячику, который был привешен на верёвочке. От удара мяч перелетал через сеточку в другую половину клетки. А уж там встречал его другой котяра, полосатый, который с рёвом кидался на мяч, как лис на куропатку.
«ЧТО НАША ЖИЗНЬ, — написано было над клеткой. — СПЛОШНОЙ УИМБЛДОН!»
Вообще надписей на клетках хватало, и японец кидался то к «Ангорской жеманнице», где в клетке белая кошечка умывалась перед зеркалом, то к «Биржевому воротиле» — коту, который лениво ел ветчину на коврике, состряпанном из долларовых бумажек. Конечно, всем ясно было, что Никербокеры расстарались.
— Какой богатый кошачий материал! — восклицали многие знатоки. — Ну взять хотя бы «Палача»!
Действительно, среди разных «Уимблдонов» и «Сиамских див» был и кот по прозвищу Палач. В клетке вместе с котом сидела мышка, которую кот-палач лениво и замедленно терзал. Некоторые девушки падали в обморок, и швейцар укладывал их на специальные кушетки, над которыми было написано: «Для обмороков». Рядом с такой кушеткой стоял и столик с прохладительными напитками, соками и виски, и японец хотел было грохнуться в обморок, но сообразил, что его на кушетку никто не потащит.
Толпа валила и валила по бразильским паласам, и вместе с нею продвигался японец Мали. Наконец он наткнулся на новый кордон полицейских. Чтобы пройти за этот кордон, ну- жен был дополнительный билет,
