– В хорошую, – уточнил Данила.
Через две минуты такси притормозило у старого, но хорошо отреставрированного здания в самом центре города. Рассчитавшись с таксистом, Данила открыл тяжелые двери и зашел в середину небольшого холла, поставив чемоданы возле стойки администратора. Молоденькая симпатичная девушка в белоснежной блузке подняла на него взгляд и улыбнулась. Улыбнулась! А то он уже начал думать, что в городе траур или год назад все дантисты объявили забастовку.
Все-таки приятно, когда приходишь в магазин, гостиницу или к врачу, а с тобой, улыбаясь, здороваются и интересуются, как дела. И пусть эта американская улыбка искусственна, но она – первый шаг к положительному контакту, вниманию и сэкономленным нервным клеткам, которые вряд ли сохранятся, если в ответ на ваше приветствие вы получите угрюмый взгляд и фразу: «Че надо?»
– Добрый день, я бы хотел снять номер.
– Ваши документы, пожалуйста.
Он положил паспорт на стойку.
– Даниель Меджиславский, – прочитала девушка и вопросительно подняла бровь: – Даниель, это…
– Данила. – Он улыбнулся ей очаровательной улыбкой. – Если вам так будет угодно.
– Даниель тоже красиво. – Девушка кокетливо повернулась к нему точеным профилем и занесла данные в компьютер.
– Сколько за сутки? – спросил Данила, доставая бумажник с кредитными картами и наличностью.
– Тысячу гривен.
– Это сколько в долларах?
– Двести.
Положив на стойку две хрустящие зеленые бумаги с портретом Франклина, он не забыл отметить, что эта сумма является среднемесячной украинской зарплатой. Как с такими расценками местный житель может поехать в другой город и снять номер в гостинице, оставалось загадкой. Данила поднялся на третий этаж, зашел в номер, бросил чемоданы на пол и подошел к окну, из которого открывался потрясающий вид на центральную часть города.
По проспекту проносился плотный поток машин, а по тротуару – правда, не с такой скоростью – двигался еще более плотный поток людей. В Америке столько народа реально встретить только в центре большого города, да и то по праздникам. В других местах можно легко снимать новый голливудский блокбастер на тему очередного катаклизма, случившегося после атомной войны, нашествия инопланетян или хитрого вируса, выкосившего все население под корень.
В семь утра люди едут на работу, а возвращаются только под вечер. В этом промежутке можно заснять пустынные улицы с молчаливыми домами, а отсутствие бродячих собак и кошек только усилит эффект – типа вирус никого не пожалел.
На другой стороне проспекта возвышалась серая громада иезуитского костела. Четыре сотни лет назад посланцы и слуги Ватикана, пытавшиеся утвердить идеи католицизма, решили поразить воображение верующих масштабами и великолепием храма. Но, несмотря на импозантность парадного входа, в изобилии украшенного разнообразными нишами и статуями, костел все равно напоминал мрачную крепость. Возможно, потому, что в момент строительства он находился за пределами старого города, возможно, потому, что зловещий орден иезуитов опасался уже тогда непонятной и загадочной славянской души.
Справа над крышами домов возвышалась семидесятиметровая башня Латинского собора. Заложенный в тринадцатом веке, он являлся первым форпостом католической церкви в этих землях.
В детстве Данила ходил в этот собор вместе с отцом, который был католиком и не пропускал ни одного праздника. Он до сих пор помнил запах благовоний, потемневшие от времени ряды лавок с вечно сидящими на них богобоязненными польскими старушками, полумрак сводов и непонятное волнение, которое он всегда чувствовал, находясь в этом древнем соборе. Волнение появилось после того ужасного события…
Данила тряхнул головой, отгоняя неприятное воспоминание, и пошел в душ. Постояв минут десять под упругими струями горячей воды, он побрился и разложил вещи. Чехол с костюмом и рубашками – на вешалку, остальные вещи – на полки. После этого надел темно-синие джинсы, черную рубашку и черный замшевый пиджак.
Он посмотрел на себя в зеркало. Оттуда на него смотрел молодой человек лет двадцати пяти. Рост – шесть футов… нет… метр восемьдесят три. Пора заново привыкать к европейским меркам. Спортивная фигура, черные, чуть вьющиеся волосы, прямой, с едва заметной горбинкой нос, твердый подбородок и пронзительные серо-зеленые глаза.
Данила медленно поднял руки с длинными ухоженными пальцами, показал своему отражению открытые ладони, затем их тыльную сторону, а затем в его руках… возник тонкий шерстяной шарф!
Данила надел его на шею, потом достал из воздуха свой бумажник и положил его во внутренний карман пиджака.
Если бы кто-то увидел в эту минуту нового постояльца гостиницы, то мог бы подумать, что он связан с потусторонними силами.
И это было недалеко от истины.
– Я вернулся, – прошептал он сам себе и вышел из номера.
Старый Львов – а в известной мере и современный – это прежде всего площадь Рынок. Именно туда и направился в первую очередь Данила, решив сначала погулять по городу, дыша свежим весенним воздухом, и лишь после этого заняться делами. В детстве площадь Рынок казалась ему большой, теперь она словно съежилась в несколько раз.
Данила вспомнил слова профессора: «Сорок пять зданий на одной только площади и все памятники архитектуры. Это же уникальный музей под открытым небом! Закрыть его полностью и превратить в эдакий заповедник – тогда к нам туристы валом хлынут, они у себя на Западе с большим уважением относятся к своей истории и архитектуре. А у нас?»
При последних словах двоюродный дядя Данилы, Виктор, знавший, чем заканчивается большинство рассуждений профессора, шикал на него и старался сменить тему. Все-таки на дворе стоял восемьдесят третий год, и в бывшем брежневском кабинете сидел Юрий Андропов, так что можно было загреметь в места не столь отдаленные за антисоветскую пропаганду. А в те годы эта формулировка трактовалась довольно широко, и из-за того, что Виктор просто слушал в очередной раз разошедшегося профессора, могло раздуться групповое дело, практически – заговор, что было бы настоящей находкой для какого-нибудь следователя, привыкшего делать показатели на антисоветских агитаторах, даже если их коварные планы были высосаны из пальца.
Маленький Данила, катавший машинки тут же, на старом затертом ковре, внимательно, как любой ребенок, вслушивался в эти интересные, хотя и не всегда понятные разговоры.
Данила прошелся по площади. Погода стояла теплая для марта, и вокруг гулял полураздетый народ.
Это была не та серая масса, одетая в однообразную и невзрачную одежду массового производства, которую помнил Данила. Казалось, на улицах все хотят перещеголять друг друга модными нарядами и прическами. Множество длинноногих девушек, одетых в мини-юбки, яркие блузки и короткие курточки, приятно радовали глаз, особенно после Штатов, где в стройных фигурах вообще дефицит и понятие моды как таковой отсутствует практически полностью. Там все одеваются так, чтобы было в первую очередь удобно. На изыски моды банально не хватает времени – надо пахать, пахать и еще раз пахать, зарабатывая доллары и приближая себя к пресловутой «американской мечте».
Данила свернул на боковую улочку, выложенную брусчаткой, и неспешно направился к Армянской улице. Там он вырос, там прошло его детство.
Хотя эта улица и находилась неподалеку от площади Рынок, ее совершенно не затронули перемены, бросающиеся в глаза на главном проспекте. Никакими реставрационными работами здесь и не пахло. Если на той же площади дома были выкрашены в разноцветные тона, придающие ей атмосферу праздника, то здесь Данила увидел совершенно другую картину. Узкие улочки, серые стены с отвалившейся во многих местах штукатуркой, обнажившие старую кладку, обветшалые балкончики, грозящие обрушением… Видимо, власть решила, что если иностранные туристы не забредают сюда в больших количествах, то и ремонтировать ничего не стоит. Хотя, возможно, власти просто хотят донести до потомков дух древнего города? Типа показать, насколько он древний?
