Дэйна – было заведено заходить друг к другу без стука и брать пользоваться чем угодно. Свои мощные артефакты, опасные в неумелых руках, старший из троих хранил под сильными заклинаниями.
Зеркальце, поднесенное к экрану, отобразило сетку сложного переплетения, а экран не показал ничего. Чистый свет. Значит, заклинание без наполнения, работает от энергии того, кто к нему обращается. Но какова его особенность, экран не показал. Принц еще раз сверился с зеркалом. Та же мгла, пронизываемая золотистыми молниями.
Поколебавшись, Руин опустил вещицу в карман.
На следующий день, с утра, во дворце начался переполох. Обнаружилось не только исчезновение пленницы, о которой правитель, запраздновавшись, на какое-то время забыл, а офицер почел за лучшее ограничиться рапортом и попроситься на дальний рубеж – скрыться с глаз долой. Он поступил мудро – правитель за неимением под рукой виновника сорвался на каком-то солдате – первом попавшемся – и слуге. По Руину, присутствовавшему при экзекуции с непроницаемым лицом, никто не сказал бы, что он имеет ко всему этому отношение. Разъяренный Арман-Улл с видом лакомки, у которого из-под носа выдернули сладкую плюшку, подлетел к нему и замахал руками, вопя:
– Ну, и что ты по этому поводу думаешь?
– Безобразие, – серьезно ответил Руин. – Не дворец, а проходной двор.
Ответ правителю понравился и, решив не превращать в козла отпущения еще и сына, он, ворча, ушел. Можно было не сомневаться, что девице, которую этой ночью потребует к себе Арман-Улл, не поздоровится. Принц был спокоен за мать – та как раз приболела. Болезнь была легкая – какое-то женское недомогание (бессмертные никогда не страдали никакими инфекционными заболеваниями) – но правитель все равно панически боялся заболеть и от недомогающих родственников держался подальше.
Внезапное смутное подозрение охватило молодого сына правителя, он украдкой вынул зеркальце Деавы Нэргино, развернулся, будто рассматривая себя, и направил полированное серебро на отца.
Нечто вязкое, липкое, слизистое отразилось в нем. Нечто настолько отвратительное, что даже не вызывало ассоциации со змеей или драконом. Нет уж, скорее сброшенная осклизлая кожа какого-нибудь пресмыкающегося, движущаяся в некоем, лишь одной ей понятном ритме.
Руин резко опустил зеркальце и прикрыл его складками одежды. Минутное смятение пришло на смену пониманию – и того, что из себя представляет артефакт, и того, что происходит в Провале.
Той же ночью, даже не спускаясь в магический покой, поскольку предполагаемое действие было очень простым, принц прямо на ковре у кровати сел в медитацию и, приложив самые минимальные усилия в сосредоточении, вышел в астрал. Это межмировое пространство было единым для всей Вселенной, но так же вместительно, как и невелико. Легко доступными оказывались любые его уголки. Духовная составляющая сознания любого мага могла выйти туда и действовать там так же свободно, как физическое тело – в материальном мире. Все ощущения, дарованные телу, заменялись в астрале суррогатами, впрочем, вполне убедительными.
Но зато там не существовало ни смерти, ни боли, ни многих других негативных сторон бытия. Не нужно было прилагать особых усилий, чтоб преодолевать пространство – его здесь и не было. Возможность встречаться с кем угодно, передавать какие угодно сообщения или как угодно развлекаться зависели только от личной силы человека, упорства и навыков.
Руин не стал никого искать или обращаться за помощью – он мгновенно создал и отправил некое послание с «порхающим адресом» – то есть письмо, способное найти адресата, в какой бы точке астрала он ни оказался.
Короткое послание без подписи, адресованное лишь одному во всей вселенной человеку, гласило: «Правитель мира под названием „Провал“ (Черная сторона) нуждается в ликвидации, поскольку явственны признаки вырождения...»
Руин вел себя, как всегда, казалось, он не обременен никакими посторонними мыслями. Он спускался на обед в огромную трапезную, холодно раскланивался со сводными сестрами и братом, почти не общался с отцом. Из двоих братьев он сохранял более или менее дружеские отношения только со старшим, который при дворе не жил уже много лет – он находился на южном рубеже Провала, там, где тот смыкался с недружественным «диким» миром – то есть миром, с которым не было заключено никакого договора. Стычки на рубеже случались редко, но наследник правителя сидел там безвыездно – Руин подозревал, что из-за отца. Арман-Улл в ком угодно готов видеть угрозу, особенно в старшем сыне, не лишенном способностей военачальника.
Моргана, равно как и Дэйн, старалась не попадаться на глаза батюшке. У девушки все никак не проходили синяки на шее, и ее старший брат, продолжающий сомневаться, стоит ли предпринимать магическую операцию, понял, что надо. Как любые болезни, магические опасны, если запущены, и могут приводить к неприятным последствиям. Вот, у Морганы уже начинаются отеки. И лечить все равно нужно, как бы ни противилась душа, как бы не остерегал здравый смысл.
Предпоследняя дочь властителя было терпелива, как может быть только женщина. В течение двух оговоренных недель она ни словом, ни жестом не дала понять, насколько напряженно ее ожидание, не спросила: «Когда?» Желай молодой бессмертный успокоить себя, он легко обманулся бы, сказав, что его сестра забыла об обещании. Это не так. Моргана не могла забыть, и Руин прекрасно понимал.
Особенно чутким людям показалось бы, что при дворе правителя в Провале стало неуютно. Нарастала напряженность, и вряд ли кто-нибудь, кроме некоторых проницательных людей, догадывался, в чем дело. А так жизнь, казалось бы, шла своим чередом, и никого ничем не удивляла. В конце недели Арман-Улл опять избил жену. Руин как раз выезжал в город по своим магическим делам, и лишь по прибытии узнал об инциденте. При дворе говорили об этом с определенным перекосом.
Случившееся было интересно не потому, что правитель избил жену – эка невидаль – а потому, что в самый разгар экзекуции, как раз когда Улл начал распаляться и входить в подлинный раж, в дверях внезапно появился принц Дэйн и, крикнув: «Держи!», швырнул в отца резиновый шарик. Правитель машинально поймал. Тонкая резина в пальцах лопнула, и властителя обрызгало чем-то вонючим, пузырящимся. Брезгливый, панически боящийся за себя, Арман-Улл с воем бросился отмываться, позвал магов и своего алхимика.
Вещество оказалось совершенно безвредным, но выходка Дэйна отвлекла внимание его отца от матери на добрые три часа, а потом уж Арман-Улл и не помнил, с чего все началось. В течение следующих нескольких дней принцу пришлось прятаться от гнева батюшки где попало, в том числе и в заброшенном крыле замка. Впрочем, ему было не привыкать. К счастью, правитель всегда отличался плохой памятью. Да и с сыном он почти не общался. Дэйну не нужно было прикладывать больших усилий, чтоб пропасть с глаз долой и не показываться.
Глаза Руина потемнели, когда он услышал всю эту историю. Принц покосился на отца, который громко ел индюшку, сидя во главе стола, и ни на кого не обращал внимания. Странно было бы предпринимать что- нибудь задним числом. Кроме того, что тут можно сделать? Только расправиться с отцом раз и навсегда. Руин не считал, что хоть чем-то обязан батюшке, не испытывал к нему ни любви, ни уважения, но рука на него все равно не поднималась. Да и не так это просто. Арман-Улл знает толк в интригах и переворотах, помнит, каким образом сам добился власти. Но один из его отпрысков не держит в руках нитей реальной власти. Он панически боится смерти.
В любом случае, ничего не выйдет.
Принц с усилием опустил глаза в тарелку. Бешенство душило его, но пока выдержка оказывалась сильнее. Неприятно было смотреть на человека, которого приходилось называть отцом. Не выдержав, Руин встал из-за стола и ушел из трапезной.
Он направился к матери.
Дебора лежала на кровати в своей комнате. У нее было заплаканное лицо, испуг застыл в глазах, хотя избиение случилось накануне. Обычно такая веселая, бойкая, острая на язычок, иногда даже немного стервозная, сейчас она больше напоминала затравленного котенка, жмущегося в углу. При виде ее бледного лица с лиловыми синяками и огромными глазами, уширенными страхом, у Руина что-то сжалось под ложечкой. Он подошел, присел, обнял ее, и мать прижалась к его плечу, плача от облегчения.
– Ни за что, понимаешь? – жаловалась она, хотя сын ни о чем ее не спрашивал. На скулах принца набухали желваки.
– Тебе надо бежать, мама, – сказал он внезапно.
