обходится с ним не так, как следует вести себя с равным и тем более с сюзереном. Он не понимал, что в нем в первую очередь говорит зависть. Филипп завидовал хватке Ричарда, помогавшей ему получать солидные выкупы со всех противников, с которыми его сводила судьба. Он завидовал его репутации. И, конечно, бесился оттого, что его кузен-король владеет доброй половиной Франции. Стоило лишь кинуть беглый взгляд на карту, чтоб понять: владения французского короля, находившиеся под его властью, в то время представляли лишь два небольших осколка в пригоршне графств и герцогств, которыми владел король Английский.
Не без оснований Капетинг опасался, что самый могущественный из его вассалов рано или поздно просто «проглотит» своего сюзерена.
Франкские войска осадили Яффу. Поскольку Саладин сразу после резни под стенами Акры собрал войско и ретировался, сарацины сопротивлялись едва-едва. Они не чувствовали за спиной той поддержки, на которую рассчитывали жители Акры, поэтому дожидались лишь первого удобного момента, чтоб выторговать подходящие условия сдачи. И, разумеется, заслали послов к королю Английскому, слава которого медленно, но верно расползалась по Сирии, словно жирное пятно по скатерти.
У посланцев было оправдание, почему переговоры велись именно с Львиным Сердцем, — как раз незадолго до того Филипп Август был ранен. Рана оказалась очень легкой, совсем неопасной, но она стала причиной лихорадки, проникшей в тело сквозь порез. Два дня король метался в жару, а когда пришел в себя, еще несколько дней не мог подняться из-за слабости. Пока Капетинг не узнал о поведении послов, он был даже рад своему недомоганию, которое послужило прекрасным предлогом двухдневного отдыха от надоевших ему военных действий.
Но эта новость взбесила короля Франции. Предпочтение, которое сарацины отдали Плантагенету, — так он воспринял их поведение, — переполнило чашу терпения Филиппа Августа, и он заявил, что отправляется во Францию. Предлог был им придуман на ходу — дела с графством Фландрским, на которое вдруг стал претендовать бывший супруг его племянницы.
Третьего августа французские солдаты закончили снаряжать галеру и Капетинг взошел на борт. Накануне на прощальном пиру Ричард (который, сказать по правде, не слишком и огорчался, коль скоро кузен оставил в его распоряжении большую часть своего войска) много выпил, лез к Филиппу Августу обниматься и клялся в вечной верности. Его клятвы, данные в подпитии, стоили, конечно, еще меньше, чем данные в трезвом состоянии, — а их он часто нарушал, — но королю Франции пришлось в ответ произнести и свои клятвы. Он заверил, что, несомненно, подтверждает все свои обещания и все права Плантагенета, в том числе и на его владения во Франции. Короли обменялись драгоценными подарками и поцелуями, после чего с облегчением разошлись по своим шатрам — отсыпаться.
Вместо себя Филипп Август оставил герцога Бургундского, а с ним — большую часть своих войск и казны. Он увозил во Францию богатую добычу и надежды, связанные с тем, что Ричард, похоже, собрался надолго задержаться в Сирии. Капетинг надеялся, что к тому моменту, когда английский правитель наиграется в войну среди бесплодных скал и скудных рощ Палестины, ему уже некуда будет возвращаться.
А король Английский лишь с облегчением вздохнул, когда французские галеры растворились в густо- голубой дымке морского горизонта. Он был уверен, что Иерусалим скоро падет к его ногам, а Саладин либо погибнет, либо сбежит. И тогда вся слава и вся богатая добыча будут принадлежать ему. Тем более что лишь накануне до него добралось послание одного франка, владеющего местным языком и потому без труда узнававшего у окрестных жителей самые важные новости. От сирийцев, торговавших провизией на всем побережье, солдат узнал, что сарацины в большинстве своем оставили Иерусалим, поскольку султан собирает силы где-то на юге, близ Дарума.
Новость заставила английского короля ощутить приятный зуд в пальцах. Он разослал приглашения всем герцогам и графам, как английским, так и французским, пообещал им обильное угощение и хорошие вести.
На пиру, повинуясь жесту руки Ричарда, Дик зачитал послание бойкого франка. Прочел с трудом — письмо было написано на очень плохой латыни отвратительным неразборчивым почерком. Насколько можно было понять, с просьбой составить послание солдат обратился к священнику в Яффе, совсем недавно захваченной воинами английского короля. Армейские священники в большинстве своем образованностью не блистали, многие из них вообще не умели ни читать, ни писать. Один грамотный, как видно, нашелся, но все, на что он оказался способен, — нацарапать корявое послание. Поэтому, с трудом прочитав вслух первые две строчки, Дик, кое-как разбирая остальное, просто пересказал суть письма.
— Замечательная новость! — заявил Ричард, отмахнувшись от своего любимца. Тот понял жест и замолчал. — Не так ли, господа? Мой солдат сообщает, что в Иерусалиме почти не осталось войск. Значит, мы возьмем его голыми руками, стоит лишь как следует пугнуть. Не так ли?
«Господа» ответили нестройным гулом. Кое-кто сомневался, стоит ли очертя голову, кидаться в глубь вражеской территории, кое-кого интересовало, а почему, собственно, они должны верить словам какого-то солдата.
Но Плантагенет взглянул на присутствующих так свирепо, что языки присохли к гортани. После происшествия под Акрой, где всего за один час было перебито почти полторы тысячи пленных, его стали бояться не только сарацины. Король решил ринуться в бой — и лучше с ним не спорить.
Поэтому вопрос, стоит или не стоит идти к Иерусалиму, не стали обсуждать. Обсуждали другое: сколько гарнизона оставить в Акре, сколько войск взять с собой, сколько съестных припасов нагрузить на корабли? А Герефорд, который сидел рядом с Ричардом и посматривал по сторонам, заметил взгляд герцога Гуго Бургундского. Недобрый взгляд и направленный — вне всяких сомнений — на короля Англии.
На следующий же день первые отряды выступили из Акры в Яффу, откуда и собирались свернуть в глубь страны, к Иерусалиму.
— Ты отправишься со мной, Герефорд, — приказал Ричард Львиное Сердце. — И на этот раз, уж будь добр, не бери с собой невесту. Нечего бабе делать в таком опасном походе.
— Да, ваше величество.
— Ты смелый рыцарь. Пожалуй, отдам тебе еще сотню солдат из отрядов Йорка — все равно их надо кому-то поручить. — Король Английский рассмеялся и хлопнул Дика по плечу. — Ну-ну, нечего так огорчаться. Как только возьмем Иерусалим и его окрестности, я прикажу перевезти дам в Святой Город и устроить турнир. Ты не успеешь соскучиться без своей прелестной Анны.
Дик, думавший только о том, что на время похода останется без удивительной магии своей невесты и без ее лука, бьющего в цель с поразительной точностью, даже поморщился. Но ничего не возразил. Только, помедлив, спросил:
— Допустим, герцог Бургундский не пойдет с вами. Разве вы справитесь без него, ваше величество? Без него, его войск и других баронов, которые держат его руку?
Король нахмурился.
— Почему это он может не пойти со мной?
Дик лишь развел руками.
— Ты что-то слышал? Что-то видел?
— Нет, государь.
— Я тебе вот что скажу. — Ричард приблизил свое лицо, бледное, озаренное мрачным светом глаз, на мгновение показавшихся молодому рыцарю глазами одержимого. — Если он это сделает, он пожалеет.
Дик слегка улыбнулся и промолчал, как всегда.
Вечером, у костра, где граф Герефорд устроился с Трагерном и Джорджем Элдли, попросившимся под его начало, когда убили графа Бёгли («Может, уделишь мне деревеньку в своем Герефорде? Буду твоим вассалом...» — шутил Джордж), царило оживление. Элдли расспрашивал друга о Лефкосии и Килани и дивился, как ему удалось найти дорогу в пещерах.
— Да я бы под землю ни за что не сунулся. Заплутать там — легче легкого. Под землей ничего не указывает направления. Заблудишься — и глодай мох да камни, пока не помрешь. Дело известное.
Трагерн лениво пошевелился.
— В подводных озерах, между прочим, и рыба водится. Слепая. Так что ее насаживать на копье — дело нетрудное, — сказал друид.
— Нет уж, спасибо... Неужели ты дорогу знал, Дик? Откуда?
