— Понятно? — спросил я.
— Кажется, — ответил Семён Васильевич, — ты хочешь сказать, что мы идём на правый берег Днепра?
— Да, идём пока только мы.
Я сказал это так, что Семён Васильевич тоже сразу понял, что означает «пока». Вообще, нам не надо было много слов, чтобы понять друг друга. Во время этого памятного разговора Семён Васильевич вдруг спросил меня: [86]
— А карту видел?
Нечего было спрашивать, какой картой он интересуется. Эта карта у нас с ним всегда была в мыслях. Сколько раз мы представляли Сталина, отмечающего на этой карте наш боевой маршрут. И всё-таки я не заметил её, был у Сталина и не обратил внимания на его карту, не мог сказать даже, была ли вообще в кабинете какая-нибудь карта. В кабинете Сталина мне ничего не запомнилось, за исключением телефонов, и то, вероятно, только потому, что Сталин часто подходил к ним.
Мы просидели тогда с Рудневым в санитарке несколько часов, и никто не прерывал нашей беседы, хотя вокруг штаба нетерпеливо похаживало очень много нашего народа, жаждавшего поскорее услышать от меня что-нибудь о Сталине. Боевой у нас народ был, но скромный. На следующий день на митингах, проведённых по отрядам, командиры объявили, что нам предстоит выполнить личное задание Сталина. Народ ответил на это восторженным криком «ура», и ни один боец не задал командиру вопроса — какое задание, куда пойдём, как будто никого это не интересовало. Достаточно было того, что пойдём по заданию Сталина.
В дальний путь на славные дела…
Я прилетел из Москвы с таким чувством, как будто вся наша прошлая борьба, весь её опыт вдруг приобрели какое-то новое, большое, непредвиденное нами значение, новый, большой смысл. И в то же время мне казалось, что всё то, что мы делали до сих пор, это только подготовка к тому, что нам ещё предстоит.
Действительно, что показал нам собственный опыт, к чему он толкал, чему учил?
Труднее всего нам приходилось в оборонительных боях, которые навязывал нам противник. Только в этих боях он мог использовать своё превосходство в численности и технике. Наибольших успехов мы достигали, когда пользовались свободой манёвра. Все наши расчёты и планы с момента выхода из Спадщанского леса всегда строились на стремительности марша, скрытности подхода, внезапности нападения. Находясь в движении, маневрируя, имея возможность в любой момент изменить маршрут, мы были неуловимы для врага: не успевая сосредоточить силы для удара, [87] он уже терял наш след. Даже когда ему удавалось окружить нас превосходящими силами, благодаря своей подвижности мы выскальзывали из кольца.
Маневренные действия давали нам неизмеримые тактические преимущества над противником. Насколько же возрастут эти преимущества, когда мы выйдем из ограниченного пространства нескольких смежных районов, по которым мы до сих пор петляли вокруг своих родных сёл, когда вырвемся на широкий простор Украины!
Чем больше думали мы, изучая по карте маршрут предстоящего рейда, тем яснее становился нам смысл собственного опыта. Сталинский приказ, сталинские указания как будто сразу осветили нам и предстоящее и прошедшее.
Товарищ Сталин сказал: «Главное — крепче держите связь с народом». И действительно, чему мы прежде всего обязаны своими успехами? Разве только тактике? Разве наша тактика имела бы такой успех, не располагай мы поддержкой всего народа? Наша борьба — частица всенародной борьбы. В этом наша сила, это определило и нашу тактику. Разве мы могли бы выйти из Спадщанского леса и свободно маневрировать по всей северной Сумщине, если бы в сёлах нас не встречали как родных сыновей, если бы в каждом колхозе, где останавливались на дневку, не находили десятки помощников? И, с другой стороны, достаточно было нам пройти через село, чтобы в этом селе народ уже почувствовал себя увереннее, чтобы сопротивление его немцам стало активнее, смелее. Там, где во время нашей стоянки создавалась небольшая партизанская группа, к нашему возвращению она вырастала в крупный отряд. Если мы проходили через какое-нибудь село два или три раза, это село называло себя партизанским, туда уже больше ни один предатель не осмеливался показываться. Мы были для народа представителями советской власти, Красной Армии.
Сейчас нам предстоит пройти несколько областей Украины, сотни сёл, проникнуть в глубокий тыл противника, раздуть пламя народной борьбы в районах, где немецкие захватчики хозяйничают второй год. Мы идём туда как посланцы советской власти, как посланцы Сталина, вестники скорого освобождения.
Как не подумать было, какое это произведёт впечатление на народ в Правобережье, когда там появятся наши отряды. Немцы кричат, что они разгромили Красную Армию [88] на Волге, вышли на Кавказ, а мы вдруг появляемся на Днепре, на Припяти, появляемся вооружённые как регулярная часть Красной Армии.
Сейчас же после моего возвращения из Москвы у Старой Гуты была подготовлена посадочная площадка для транспортных самолётов, и вскоре на нашем партизанском аэродроме началась выгрузка доставленного нам воздушным путём через фронт оружия и боеприпасов.
— Сталинские посылки, — говорили партизаны, выгружая с самолётов пушки, противотанковые ружья, автоматы, снаряды, патроны, медикаменты, обмундирование. Среди этих посылок были и пачки с литературой, листовки. Для выполнения нашей задачи это оружие было не менее необходимо, чем пушки.
И на партийных, комсомольских собраниях, посвящённых подготовке к рейду, наряду с такими вопросами, как овладение новым отечественным вооружением, уход за конём, тщательное оборудование повозки, говорилось также о том, что там, куда мы идём, народ второй год не слышал советского слова, что наш боец — не просто боец, а боец-агитатор, боец-пропагандист.
Без боя из Брянских лесов выйти нельзя было. Ворота на Украину, которые мы пробивали в прошлом году, опять были закрыты, и на этот раз куда крепче. Противник занимал теперь здесь укреплённую оборону с системой опорных пунктов, дзотов и других фортификационных сооружений. Все подступы к населённым пунктам были пристреляны артиллерией и заминированы, все дзоты имели огневую связь.
В ночь с 4 на 5 октября Объединённые отряды в полном составе провели операцию по уничтожению опорных пунктов немцев в сёлах Голубовка, Большая Березка и хуторе Лукашенков. Задача этой операции состояла в том, чтобы расшатать оборону противника, блокировавшего Брянские леса. В то же время это была проверка боевого мастерства партизан перед выходом в рейд.
Впервые нашему народу приходилось наступать на укреплённую оборону противника, преодолевать заграждения, штурмовать дзоты. Противник ожесточённо сопротивлялся, переходил в контратаки. Однако мы выбили его из Голубовки, уничтожив при этом около 30 дзотов и до [89] 500 солдат и офицеров. Стоявший здесь штаб вражеского батальона был разгромлен.
В ночном бою у Голубовки наши артиллеристы имели уже солидную материальную часть. На самолётах с «Большой земли» нам были доставлены два 76-мм орудия, кроме того, на вооружении отрядов имелось одиннадцать 45-мм пушек, захваченных у противника. Таким образом, задача, поставленная ещё в Спадщанском лесу, когда, не имея ни одной пушки, командование отрядом отдало приказ о формировании батареи, была более чем выполнена.
Особенно гордились наши артиллеристы новыми 76-мм орудиями, присланными нам по воздуху. Они называли их сталинскими. С прибытием этих орудий мы укрепили личный состав батареи самыми надёжными людьми. Комиссаром батареи был назначен Дед Мороз. Мы сказали ему:
— Ильич, боезапас пополнять будет трудно, значит надо стрелять исключительно прямой наводкой, подтаскивать ночью пушки к самому противнику и бить в упор. Может быть, это покажется кому-нибудь невозможным, но ты, как большевик, должен обеспечить это дело.
