Что ж, как говорится, красиво мечтать не запретишь. Да и естественные, казалось бы, для художника мечты – об известности, о славе. Однако что-то резануло слух.
Блестящие западные артисты есть, конечно. Желание, чтобы тебя узнали в Париже и Америке, понятное.
Но невольно подумалось: а мечтает ли этот актер, чтобы его узнали в родной-то стране? Чтобы фильмы с ним смотрели, любили, ждали в сельских клубах и заводских домах культуры, на полярных станциях и пограничных заставах, в научных институтах и на судах дальнего плавания? Как любили и ждали, например, фильмы с Борисом Бабочкиным, Николаем Черкасовым, Борисом Чирковым, Николаем Крючковым, Борисом Андреевым, Петром Алейниковым, Марком Бернесом, Павлом Кадочниковым, Владимиром Дружниковым и, конечно, с Евгением Самойловым, звездой советского кино 30-х-40-х годов, замечательным мастером русской сцены.
В одном из номеров газеты «Вечерняя Москва» под заголовком «Красавца Самойлова обезображивали гримом» я прочитал о начале сценического пути актера: «В те далекие годы красивых артистов боялись, как огня, – они считались „отрыжкой“ прошлого. А юный Самойлов был невероятно хорош (вспомните его ранние фильмы). Поэтому Вивьен выпускал его только в характерных ролях и под толстым слоем грима».
– Какая глупость! – рассмеялся Евгений Валерианович, прочитав этот пассаж. – Причем здесь «отрыжка»? Вивьен, который был вторым моим театральным учителем после старого александрийского артиста Николая Николаевича Ходотова, действительно считал меня актером характерным. Соответствующие роли я у него и играл. Скажем, Кривого Зоба в горьковском «На дне»...
Было это в Ленинграде, где в 1930 году восемнадцатилетний Самойлов окончил театральное училище по курсу Леонида Сергеевича Вивьена и затем четыре года играл в руководимом им театре. Назывался – Театр актерского мастерства. Здесь же, кстати, начинали вместе с ним молодые Меркурьев и Толубеев, знаменитейшие в будущем советские артисты.
– Ну а как, – интересуюсь, – пришли вы в театральную школу?
– Любил театр. Отец нас приучал к театру с детства. Покупал билеты всегда в Александрийский, в Большой драматический... Как-то старался приобщить детей к культуре.
– Семья какая у вас была?
– Рабочая семья. Отец – путиловец. Был одно время даже мастером в пушечном цехе. А начинал чернорабочим.
Потом, когда я уже подрос и стало труднее в семье, я тоже пошел чернорабочим на Путиловский...
Евгений Валерианович долго молчит, потом продолжает:
– Так вот, о нашей теме. Тяга к культуре у отца была огромная! Очень любил книги и всю жизнь приобретал на какие-то сбереженные денежки. Когда я в 1928 году заканчивал школу, у него уже была колоссальная библиотека. Помню, он отвёл под нее целую комнату, которая была заставлена лучшими произведениями русской и мировой литературы в лучших изданиях. А когда мы с братом были еще совсем маленькие, по вечерам он читал нам Гоголя, а мы слушали... Тургенева читал...
Вот это влияние отца, приобщение нас к хорошей литературе имело для меня необыкновенно большое значение. А ведь сам он в детстве едва научился грамоте.
– Как звали вашего отца?
– Валериан Саввич.
Он говорил о родовых своих корнях. Но не менее важно – кто были его герои. На экране и сцене. Да и в жизни.
Газета «Российские вести», издание администрации президента, написала так: «Сердца четырёх», «Щорс», «Светлый путь» – для наших мам и бабушек эти названия звучат празднично. Они вспоминают, как убегали с лекций и уроков, как урывали каждый свободный часок, чтобы посмотреть еще одну киносказку, вызывавшую слёзы умиления и надежды на будущее. Молодым и прекрасным героем этих киносказок был Евгений Самойлов».
Вроде и похвалили – и пожурили одновременно. С одной стороны – «молодой и прекрасный», а с другой – «герой киносказок», то есть выдумок этих советских.
«Слёзы умиления и надежды на будущее» – тоже, конечно, с двойным дном: над теми светлыми надеждами своих мам и бабушек не перестают изгаляться! Социальный романтизм, пусть порой и наивный, но воистину прекрасный, стараются представить просто как идиотизм.
Между тем вот что сказал о себе и о своем творческом поколении народный артист СССР Евгений Самойлов:
– Мы были романтиками. Мы воспринимали жизнь добрыми чувствами, возвышенными, именно романтическими, и задачу свою видели в том, чтобы эти добрые чувства передавать людям. Получали небольшую зарплату, но работали честно, увлеченно. А о деньгах особенно и не думали – работали во имя более высокого.
Евгений Валерианович с явной досадой заметил, что сейчас актеры больше думают о том, как бы заработать. Впрочем, оговорился: чаще жизнь заставляет.
Однако есть ли сегодня в жизни нечто более высокое? Или самая заветная вершина – разбогатеть? И тогда, если ты артист, иметь возможность напоказ, как рекламу, выставлять свое богатство и роскошь – наподобие голливудских «звёзд», да и некоторых доморощенных...
Вот уж что абсолютно чуждо было Самойлову и его товарищам по искусству! Другой, как нынче выражаются, менталитет. Другим он был и у героев, которые их вдохновляли.
На сцене Самойлов очень скоро становится героем. В смысле амплуа: Мейерхольд в 1934-м пригласил его к себе в Москву из Ленинграда как раз на роли, которые в старом театре назывались «герой-любовник» И вслед за Петром в «Лесе» он играет Чацкого. Яркая работа, принесшая молодому артисту громкий успех в театральной Москве!
Ему предлагаются роли одна интереснее другой.
Казалось бы, теперь в театре он нашел себя вполне. Но...
– Кино тогда меня очень манило, – признаётся Евгений Валерианович.
– Хотелось более широкого зрителя?
– Наверное, и это. Однако манило, я бы сказал, органически: хотелось в творческом плане попробовать себя. Вот это было главное. Ведь какие к тому времени появились у нас великие фильмы!
Первый фильм, на который его пригласили, великим не стал. Рядовая картина под непритязательным названием «Случайная встреча».
– Тема была современная, с элементами комедии. Ну, конечно, любовная коллизия. А я играл главного героя – физкультурника Гришу...
Да, великим тот фильм не стал, но Евгений Валерианович безмерно благодарен кинорежиссеру Игорю Савченко (тоже романтику в душе и в светлом своем творчестве!), что заметил, позвал.
– Фактически Игорь Андреевич и открыл меня как киноактера. В театре заново открыл Всеволод Эмильевич Мейерхольд, а в кино – Савченко...
Интересно, как сложилось у него дальше. Мейерхольд искал для своего театра новую современную тему. И нашел в романе Николая Островского «Как закалялась сталь».
– Я был определен на главную роль – Павки Корчагина, – даже сейчас, шестьдесят лет спустя, в глазах Самойлова я вижу отблеск радости и гордости. – Знаете, Всеволод Эмильевич с невероятной увлеченностью работал над этим спектаклем, увлекая нас всех. Репетиции были очень содержательные и трудные.
– А что лично для вас был тогда Николай Островский? Как вы его воспринимали?
– Я как молодой человек того времени воспринимал и произведение Островского, и его самого в полную душевную силу. Всем сердцем воспринимал. Ведь этот роман потряс наше поколение! И я приступил к работе с горячим желанием выразить свое чувство на сцене.
В конце концов при помощи Мейерхольда это, кажется, получилось. На генеральной была мать писателя, были другие его родные. И все отмечали, что в спектакле я, оказывается, очень похож на Островского. По характеру – напористому, порывистому...
Во всяком случае, я считал для себя эту работу – кардинальной! Поскольку она вела меня на героический путь. Конечно, было страшно жаль, когда спектакль после генеральной вдруг закрыли (признав почему-то «пессимистическим»). А вскоре – еще большая боль: закрыт был и театр, трагедия разразилась
