Россия век XX-й. 1901-1939

Юозас Варейкис (Черноземный Центр) и латыш Карл Бауман (Московская область). Многозначительность этого «отбора» станет понятной, если знать, что в общем количестве членов ЦК ВКП(б) 1930 года (а все перечисленные люди были членами ЦК) поляки, прибалты — то есть фактически «иностранцы» — и евреи составляли совместно только одну четверть; между тем в когорте «главных коллективизаторов» они заняли три четверти! Словом, едва ли сей «отбор» был случайным, и суть дела здесь, надо думать, в том, что руководители «зерновых» республик, краев и областей — в отличие от лиц в центральной власти, которые спускали «указания» на места, — должны были прямо и непосредственно осуществлять разного рода беспощадные «мероприятия».

В 1996 году вышло в свет исследование Н.А. Ивницкого «Коллективизация и раскулачивание (начало 30-х годов)», в котором на строго документальной основе обрисованы эти самые «мероприятия». Особенно подробны сведения о происходившем в Средне-Волжском крае:

«20 января 1930 г. бюро Средне-Волжского крайкома ВКП(б) на закрытом заседании приняло постановление «Об изъятии и выселении контрреволюционных элементов и кулачества из деревни»:

«1) Немедленно провести по всему краю массовую операцию по изъятию из деревни активных контрреволюционных антисоветских и террористических элементов в количестве 3000 человек. Указанную операцию закончить к 5 февраля.

2) Одновременно приступить к подготовке проведения массового выселения кулацко- белогвардейских элементов вместе с семьями, проведя эту операцию с 5 по 15 февраля.

3) Считать необходимым провести выселение кулацких хозяйств вместе с семьями в количестве до 10 000 хозяйств».

«Был создан «боевой штаб» во главе с М.М. Хатаевичем, — сообщает далее Н.А. Ивницкий, — куда вошли председатель крайисполкома, крайпрокурор и представитель реввоенсовета Приволжского военного округа. Аналогичные штабы создавались в округах и районах»[479].

Но все это показалось недостаточным, и через восемь дней, 29 января 1930 года, было признано «необходимым довести общее количество арестованных до 5 тыс. вместо ранее намеченных 3 тыс. человек, а выселенных семей — до 15 тыс. (против 10 тыс.)»[480]. При этом подчеркивалось, что «работа по изъятию путем ареста кулацких контрреволюционных элементов должна быть развернута во всех районах и округах вне зависимости от темпа коллективизации»…» Кроме того, «движение в деревне за снятие колоколов и закрытие церквей должно быть охвачено партийным руководством». На следующий день, «30 января 1930 г., краевой штаб решил всю операцию по изъятию кулацкого актива закончить к 3 (! — В.К.) февраля, а «тройке» при ГПУ было дано указание с 4 февраля приступить к рассмотрению дел наиболее злостных элементов, приговоры вынести и реализовать (т. е. расстрелять. — Н.И.) не позднее 10 февраля». Предусматривалось для осуществления операции привлечь и части Красной Армии: в гарнизонах выделить по 50 бойцов в полной боевой готовности, создать отряды Красной Армии в 20 населенных пунктах, где нет воинских гарнизонов, по 40 человек в каждом. Краевой штаб… вынес решение о выдаче коммунистам оружия… речь шла фактически о развязывании гражданской войны в Поволжье» (там же, с. 104–105).

Последнее умозаключение едва ли верно. Во-первых, в 1930 году — в отличие от 1918 года, когда действительно развязалась гражданская война, — в руках крестьянства, по существу, не было никакого оружия (между тем бросавшие с весны 1917 года фронт одетые в шинели крестьяне принесли в деревню массу оружия). Во-вторых, чрезмерно агрессивные действия Хатаевича и ему подобных вскоре же были в той или иной мере пресечены центральной властью.

Здесь перед нами встает нелегкий и, так сказать, щекотливый вопрос о личной роли Сталина в трагедии коллективизации. «Антисталинисты» целиком и полностью возлагают вину на вождя, а «сталинисты» (число коих в последнее время заметно растет) либо стараются вообще обойти эту неприятную для них тему, либо выдвигают в качестве главных виновников других тогдашних деятелей.

Ясно, что попытки «обелить» Сталина несостоятельны, ибо даже в том случае, если наиболее беспощадные и разрушительные акции того времени осуществляли другие лица, ответственность все равно лежит и на Сталине, ибо эти лица (тот же Хатаевич) оказались на своих постах с его ведома и не без его воли. Впрочем, к сущности действий Сталина в тот период мы еще вернемся. Пока же следует выявить, что главный «вождь» (хотя, повторю еще раз, его роль в трагедии того времени не подлежит никакому сомнению) стремился «смягчить» ход коллективизации, делая это, конечно же, не из «гуманных», а из чисто прагматических соображений.

В последнее время многочисленные авторы сочинений о коллективизации толковали широко известную сталинскую статью «Головокружение от успехов», опубликованную в «Правде» 2 марта 1930 года (то есть через месяц-полтора после начала беспощадных насильственных акций «коллективизаторов»), как заведомо лживую попытку снять вину с самого себя. Именно так толкуется эта статья и в цитированной книге Н.А. Ивницкого, который пишет о «лицемерии» Сталина, диктовавшего, мол, самые крайние меры, а затем, задним числом, публично обвинившего в «перегибах» местных руководителей.

Как ни странно, в самой книге Н.А. Ивницкого это его утверждение достаточно убедительно опровергается. Ибо, рассказав о действиях Средне-Волжского крайкома во главе с Хатаевичем, которые к 30 января приняли характер жесточайшего насилия (см. выше), Н.А. Ивницкий далее сообщает, что «такое развитие событий встревожило даже сталинское руководство. В Самару Хатаевичу была срочно (на следующий же день! — В.К.) отправлена телеграмма (31 января) Сталина, Молотова, Кагановича: «Ваша торопливость в вопросе о кулаке ничего общего с политикой партии не имеет. У вас получается голое раскулачивание в его худшем виде» и т. д. (цит. изд., с. 105).

Это сообщение явно противоречит словам самого же Н.А. Ивницкого о том, что Сталин «говорил одно, а делал другое» (там же, с. 94), причем под «говорил» здесь имеется в виду позднейшая (2 марта) статья «Головокружение от успехов», а под «делал» — предшествующие (скрытые от населения страны, «секретные») сталинские указания местным руководителям. Однако цитируемая телеграмма от 31 января была именно «секретным» указанием (Н.А. Ивницкий опубликовал ее впервые через 66 лет), и, следовательно, действия Хатаевича вызвали немедленный протест Сталина[481].

Хатаевич, естественно, на следующий же день, 1 февраля, ответил Сталину: «Телеграмма принята к строгому руководству» (там же, с. 106). Это, однако, отнюдь не означало, что тяжелейшие последствия предыдущих действий Хатаевича и его «команды» устранены; их уже невозможно было устранить. И Хатаевич вслед за приведенным обещанием «строго» руководствоваться сталинской отповедью откровенно признался: «Арест кулацко- белогвардейского актива приостановить не можем, ибо он почти закончен». И далее: «Мы уверены, что допущенная нами ошибка… не принесет вреда делу коллективизации» (там же).

Но то, что уже было совершено до 31 января, имело поистине роковой характер. И дело было не только в людях, уже подвергшихся жестоким репрессиям, но и в тех людях, которые исполняли или хотя бы считали правильными эти репрессии. В истории, как и в бытии в целом, присутствует мощная, непреодолимая сила инерции. Крайне резкий сдвиг, начатый на рубеже 1920–1930-х годов, вовлек в себя судьбы миллионов людей, и его последствия нельзя было устранить сколько-нибудь быстро. Более того: если бы мгновенная «остановка» и была возможна, она, вероятно, привела бы к новым тяжелейшим результатам. Впрочем, и реальное положение было крайне прискорбно: «На местах широко развязалась антикулацкая стихия, которую трудно «загнать в берега»…» (там же, с. 107) — так излагает Н.А. Ивницкий смысл письма Хатаевича Сталину от 5 февраля 1930 года.

В известном выражении «историю делают люди» обычно видят отрицание фатализма, но, пожалуй, не менее или даже более существенно другое: историю делают такие люди, которые налицо в данный ее период. Коллективизация началась всего через семь лет после окончания непосредственно революционного времени с его беспощадной гражданской войной…