Россия век XX-й. 1901-1939

О.Э. Мандельштам осужден «за к.-р. деятельность». Уже шла речь о том, что «контрреволюционный» по своей внутренней сути переворот преподносился как борьба с «к.-р.»; стоит сообщить, что подписавший постановление «ответственный секретарь ОСО тов. И. Шапиро» был арестован всего через три с небольшим месяца, 13 ноября 1938 года (когда поэт еще был жив) и позднее расстрелян [567].

Разумеется, Осип Эмильевич не имел отношения ни к троцкизму — вдова поэта вспоминала, как он, находясь в столовой и узнав, что туда идет Троцкий, убежал, бросив столь ценимый тогда обед[568], — ни к тому, что, согласно верному определению Георгия Федотова, подразумевалось под «троцкизмом». Большинство репрессированных в 1937-м, разумеется, отнюдь не принадлежало к троцкистам как таковым, но так или иначе было причастно тому, что Федотов определил словами «революционный», «классовый», «интернациональный».

Однако едва ли есть основания связывать с этим слоем людей Осипа Мандельштама и, тем более, о. Павла Флоренского, который был 25 ноября 1937 года приговорен «тройкой» Ленинградского УНКВД во главе с комиссаром ГБ 1 ранга Заковским (Штубисом) к расстрелу «за к.-р. троцкистскую деятельность» и расстрелян 8 декабря 1937-го[569] (самого Заковского арестовали через четыре месяца, 29 апреля 1938 года, и расстреляли 29 августа).

В высшей степени показательна в этом отношении и история гибели Николая Клюева. Томское УНКВД также собиралось обвинить его в троцкизме (абсурдном — «правом»), но 25 марта 1937 года на совещании руководящих сотрудников ГБ Западно-Сибирского края выступал прибывший из Москвы начальник контрразведывательного отдела ГУГБ НКВД, комиссар ГБ 2-го ранга Миронов, который дал следующее указание: «Клюева надо тащить по линии монархическо-фашистского типа, а не на правых троцкистов»[570].

Правда, и предложенное обвинение было неуместным, ибо Николай Алексеевич в свое время подвергался тюремному заключению как раз за борьбу против монархии, но обвинение в троцкизме являлось просто нелепым.

Томские чекисты последовали указанию Миронова, и Клюев был расстрелян как «монархист» в конце октября 1937 года; к тому времени Миронов уже давно (14 июня) был арестован, — расстрелян он был позже, в 1938-м.

Приведенные факты важны для понимания ситуации того времени, но прежде чем подводить итоги, вернемся к Осипу Мандельштаму, о судьбе которого, кстати сказать, так беспокоился в своей сибирской ссылке Николай Клюев (см. выше).

Считается, что главным или даже единственным виновником второго ареста Осипа Эмильевича (2 мая 1938 года) был бывший секретарь РАПП (Российская ассоциация пролетарских писателей), а с 1936 года «ответственный секретарь» Союза писателей СССР В. Ставский (В.П. Кирпичников, 1900–1943; погиб на фронте). 16 марта 1938 года он направил на имя наркомвнудела Ежова письмо с «просьбой»: «помочь решить… вопрос об О. Мандельштаме» [571].

Но, если разобраться, Ставский сочинил это послание не потому, что чуть ли не жаждал ареста поэта, но из элементарной осторожности или, если выразиться резче, трусости. К тому времени многие его бывшие сподвижники по РАПП были арестованы; они вообще составляли самую большую количественно группу среди репрессированных тогда литераторов, поскольку принадлежали к наиболее «революционным» из них (Л. Авербах, И. Беспалов, И. Вардин, А. Веселый, А. Горелов, В. Кириллов, В. Киршон, Б. Корнилов, Г. Лелевич, М. Майзель, Д. Мазнин, И. Макарьев, А. Селивановский, А. Тарасов-Родионов и еще многие). Не так давно были опубликованы «доносы» на Ставского самому Сталину(!), принадлежащие зав. отделом печати и издательств ЦК Никитину и секретарю ЦК и члену Политбюро Андрееву и написанные как раз в феврале-марте 1938 года…[572]

И поскольку «ответственность» за положение в литературе лежала на Ставском как на ответсеке ССП, он, не без оснований опасаясь, что его обвинят по меньшей мере в отсутствии «бдительности», решил отправить указанное письмо. Характерно, что в письме главный упор был сделан не на самом Осипе Мандельштаме, а на сложившийся вокруг него «ситуации».

Разумеется, Ставский написал о поэте как об «авторе похабных, клеветнических стихов о руководстве партии и всего советского народа» (то есть стихов о Сталине 1933 года). Но он приложил к своему посланию отзыв широко тогда известного и влиятельного писателя Петра Павленко о новых стихах поэта, в котором было недвусмысленно сказано: «Есть хорошие строки в «Стихах о Сталине» (1937 года. — В.К.), стихотворении, проникнутом большим чувством…» О новых стихотворениях в целом Павленко написал:

«Советские ли это стихи? Да, конечно…» Правда, рецензент сделал оговорку, что «только в стихах о Сталине это чувствуется без обиняков, в остальных же стихах — о советском догадываемся» (Нерлер, цит. соч., с. 14, 15), — но тем не менее констатировал, что Осип Мандельштаме 1933 года идеологически «исправился».

И Ставский в своем послании, основываясь, конечно, и на павленковской «экспертизе» теперешней идеологической «линии» Осипа Эмильевича («Советские ли это стихи? Да, конечно»), писал: «Вопрос не только и не столько в нем (поэте. — В.К.) … Вопрос об отношении к Мандельштаму группы видных советских писателей», которые, как сказано в письме выше, «его поддерживают, собирают для него деньги, делают из него «страдальца»…» и т. д. То есть речь шла в сущности не о «прегрешениях» самого поэта, а о «непорядках» в определенной «части писательской среды» (по выражению Ставского).

Могут возразить, что зловещий смысл имела следующая формулировка Ставского, основанная на отзывах Павленко и других «товарищей»: «…особой ценности они (новые стихотворения поэта. — В.К.) не представляют», — формулировка, которая как бы лишала Осипа Эмильевича «охранной грамоты». Но, во-первых, подобная грамота тогда не являлась спасением: «особая ценность» прозы Исаака Бабеля или стихов Павла Васильева имела почти всеобщее признание, но это не помешало их уничтожению. А во-вторых, ценность поэзии Мандельштама осознавалась — за исключением весьма узкого круга «ценителей» — медленно; даже Борис Пастернак в 1930-х годах говорил Ахматовой, что «терпеть не может» его стихи[573] и впоследствии, в 1950-х годах, честно «покаялся», что долго «недооценивал» поэта…

Ставский сочинил свое письмо, как уже сказано, 16 марта 1938 года; спустя почти полтора месяца, 27 апреля, была составлена «Справка» по этому делу в НКВД. В ней, в общем, излагалось содержание письма Ставского, но была добавлена в сущности противоречащая смыслу письма фраза, обосновывавшая арест: «По имеющимся сведениям, Мандельштам до настоящего времени сохранил свои антисоветские взгляды». Автор «Справки», капитан ГБ — то есть по общевойсковой мерке, полковник — Юревич, был в следующем году арестован и затем расстрелян; распорядившегося об аресте Мандельштама замнаркома Фриновского отстранили от его поста 8 сентября — именно тогда, когда поэт был отправлен в лагерь (это произошло между 7 и 9 сентября), а 6 апреля 1939 года Фриновский был арестован и позже расстрелян. Та же судьба постигла и утвердившего 20 июля «Обвинительное заключение» майора ГБ (то есть ранг комбрига) Глебова (Зиновия Юфу). «Уцелел» тогда — чтобы оказаться арестованным в иную эпоху, в 1951 году, — только один из вершителей судьбы поэта, ст. лейтенант ГБ (то есть майор) Райхман (с 1945-го — генерал-лейтенант).

В литературе — в частности, в уже не раз цитированной книге Павла Нерлера (см. с. 7, 18, 55) — высказано основательное предположение, согласно которому истинной причиной второго ареста поэта было не письмо Ставского и изложенные в нем «факты», а обнаруженные в мандельштамовском «деле» 1934 года (которое, без сомнения, «изучалось» в 1938-м) сочувственные послания Бухарина, изъятые (это точно известно) при первом аресте Осипа Эмильевича в ночь с 13 на 14 мая 1934 года. Когда Бухарин писал эти послания, он еще состоял в ЦК, но незадолго до второго ареста поэта, 13 марта 1938 года, был осужден в качестве руководителя «Антисоветского правотроцкистского центра» и 15 марта расстрелян. И поскольку дело шло о тесной связи Осипа Мандельштама с одним из наиглавнейших «контрреволюционеров»