Россия век XX-й. 1901-1939

правительстве.

Разумеется, все перечисленные выше исторические ситуации имели глубокое своеобразие и существенно различные последствия. Но определенная единая «закономерность» все же просматривается. Острое и как бы неразрешимое столкновение тех или иных сил внутри страны, внутри нации, — сил, каждая из которых отрицает право остальных на власть, — приводит к приглашению каких-либо «варягов» (если воспользоваться этим древним русским словом, вокруг которого идут нескончаемые споры). И в свете предложенного — конечно, предельно краткого — экскурса в историю громадная роль «чужаков» в эпоху смуты, начавшейся в 1917 году, предстает, полагаю, не как нечто противоестественное.

В заключение имеет смысл сказать, что обилие евреев в тогдашней власти в определенном отношении следует рассматривать с этой самой точки зрения. В западных областях России, где евреи жили издавна и даже составляли очень значительную или вообще преобладающую часть городского населения, их едва ли воспринимали как «иностранцев». Очень характерно, например, что в Новороссии евреи, разделявшие анархистскую программу, принимали самое активное участие в, казалось бы, чисто крестьянском движении махновцев (известно около десятка евреев, игравших в стане Махно руководящие роли)[272]; между тем в близкой по своему духу к «махновщине» тамбовской «антоновщине» присутствие евреев едва ли можно обнаружить. И на большей части огромного российского пространства они представали в той или иной степени как «чужаки».

В этом, между прочим, своего рода нерв содержания романа, который в последние годы как бы забыт — романа (может быть, правильнее было бы определить его словом «повесть») Александра Фадеева «Разгром». В свое время это произведение чрезмерно превозносили, потом — столь же чрезмерно развенчивали. Я не собираюсь давать ему общую характеристику, но, как мне представляется, взаимоотношения главного героя «Разгрома» — Левинсона — и его отряда воссозданы писателем с замечательной точностью.

В самом начале, на первой же странице, есть емкий эпитет: «нездешние глаза Левинсона». Эти глаза «надоели» ординарцу командира — шахтеру Морозке: «Жулик, — подумал ординарец, обидчиво хлопая веками, и тут же привычно обобщил: — все жиды жулики».

Итак, с одной стороны — «романтически» окрашенные «нездешние глаза», а с другой — «жулик-жид». Автор «Разгрома» ни в коей мере не был склонен к неприязни к евреям, и в словах «привычно обобщил» ясно выражено, что дело идет, по убеждению писателя, о «предрассудке» непросвещенного сознания. Однако вскоре, в сцене встречи с местными крестьянами, Левинсон предстает в изображении писателя, в сущности, как «жулик»; он потребовал «принять резолюцию», согласно которой бойцы отряда должны будут «помогать» крестьянам в хозяйстве: «Левинсон сказал это так убедительно, будто сам верил, что хоть кто-нибудь станет помогать хозяевам.

— Да мы того не требуем, — крикнул кто-то из мужиков. Левинсон подумал: «Клюнуло»…»

Так же обстоит дело и в отношениях с самим левинсоновским отрядом: «Всем своим видом Левинсон как бы показывал людям, что он прекрасно понимает, отчего все происходит и куда ведет… и он, Левинсон, давно уже имеет точный, безошибочный план спасения. На самом деле он не только не имел никакого плана, но вообще чувствовал себя растерянно, как ученик, которого заставили сразу решить задачу со множеством неизвестных».

И в другом месте о том же Морозке сказано: «… он старался убедить себя, что Левинсон — величайший жулик… Тем не менее он тоже был уверен, что командир «все видит насквозь»…» (между прочим, «противоречие» между этими двумя убеждениями Морозки, в сущности, весьма относительное…).

Но все это, в конечном счете, основывалось на первой же «характеристике» Левинсона — на его «нездешних глазах», и сам Левинсон, как выясняется далее, «знал, что о нем думают именно как о человеке «особой породы»…»

В «Разгроме» достаточно много персонажей, но совершенно очевидно, что ни один из них не мог бы стать таким общепризнанным (несмотря даже на «критическое» отношение, на «обвинения» типа «жулик» и т. п.) командиром, как Левинсон: «Левинсон был выбран командиром…каждому казалось, что самой отличительной его чертой является именно то, что он командует»; его «все знали именно как Левинсона (выделено Фадеевым. — В К.) , как человека, всегда идущего во главе».

Я пока никак на оцениваю это воссозданное писателем — кстати, самым активным образом участвовавшим в Революции, — положение вещей. Речь идет лишь о том, что главенство «нездешнего» человека, которое на первый взгляд может быть воспринято как некое «неправильное», несообразное явление, в действительности предстает, — разумеется, в тогдашних условиях всеобщей смуты и безвластия — как вполне (или даже единственно) возможное… О последствиях же этой ситуации речь пойдет в дальнейшем.

Глава девятая Какова была роль евреев в послереволюционной России?

Итак, вопрос, с давних пор возбуждающий острейшие споры и порождающий самые разные, нередко прямо противоположные ответы. Я ставлю перед собой задачу осветить его как можно более объективно, беспристрастно и всесторонне. При этом необходимо предупредить читателей, что ответом на сей сложнейший вопрос явится только вся эта глава в ее целостности: сосредоточение внимания на каких-либо отдельных ее частях и сторонах неизбежно приведет к искажению самой сути дела.

…Полярность ответов на поставленный вопрос особенно очевидна в наше время: одни утверждают, что в октябре 1917 года в России устанавливается чисто «еврейская власть», что большевики того времени — это либо евреи, либо послушные исполнители их воли, а другие, напротив, что большевистская власть была враждебна евреям, что к власти в Октябре пришли люди, которых уместно даже назвать «черносотенцами»…

Так, имеющий влияние на Западе автор, Дмитрий Сегал (в 1970-х годах эмигрировал из России в Израиль), опубликовал в 1987 году в парижском альманахе «Минувшее» (выпуски которого массовым тиражом переиздавались в Москве) пространную статью, призванную, так сказать, открыть глаза на факты, которые доказывают-де, что Октябрьский переворот (в отличие от Февральского) сразу же привел к жестоким гонениям на евреев. В начале статьи ее задача четко сформулирована: «…обратить внимание исследователей… на дополнительные факты, которые лишь теперь начинают собираться в осмысленную картину…»[273].

Собранные в статье «факты» в самом деле способны произвести сильное впечатление на неподготовленного читателя. Так, оказывается, уже 28 ноября (11 декабря) 1917 года — то есть через месяц после большевистского переворота — один из виднейших меньшевиков А.Н. Потресов заявил на страницах газеты «Грядущий день» что «идет просачивание в большевизм черносотенства»[274]. Чуть позднее, 3 (16) декабря, некто В. Вьюгов публикует в популярной эсеровской газете «Воля народа» статью, где речь идет уже не о «просачивании», а о тождестве большевизма и черносотенства; статья так и названа: «Черносотенцы-большевики и большевики-черносотенцы», и автор «разгадывает» в ней «черносотенную политику Смольного», обитатели которого, по его словам, «орудуют вовсю… восстанавливая старый (то есть дофевральский! — В.К.) строй»[275].

«Той же общей теме разгула черносотенной, охотнорядской стихии в революции, — продолжает Дмитрий Сегал, — посвящают свои статьи в газете партии народной свободы (то есть кадетской. —