Россия. Век XX-й (1939-1964)

Но гораздо существеннее другое. В марте 1953-го в верхний эшелон власти входил всего лишь один собственно партийный руководитель — то есть Хрущев; остальные девять членов Президиума были наиболее высокопоставленными государственными деятелями. Между тем перед свержением Хрущева из одиннадцати верховных правителей (членов Президиума) семеро являлись чистейшими «партаппаратчиками» — в частности, секретари ЦК Л.И. Брежнев, Ф.Р. Козлов, Н.В. Подгорный, М.А. Суслов и сам Хрущев.

Нельзя не отметить и поистине колоссальный рост численности партии при Хрущеве. За девять лет, с начала 1946 года до начала 1955-го (когда Никита Сергеевич обрел полновластие), количество членов партии выросло с 5510,9 тыс. до 6957,1 тыс., то есть всего лишь на 26,2 %, а в 1955-1964-м — до 11 758,2 тыс.[509], то есть на 69 %! И если к 1955 году членом партии был 1 из 20 людей старше 18 лет, то к 1965-му — уже 1 из 12! Столь резкое увеличение «прироста» партии связано, надо полагать, с восстановлением при Хрущеве ее первостепенной роли.

Из этого вроде бы следует сделать вывод об особенной прозорливости Хрущева (во многих сочинениях, кстати сказать, он и преподносится как искуснейший политик, сумевший «победить» всех своих соперников). Однако руководство партией предоставили Хрущеву Маленков и другие, ибо они полагали — как оказалось, ошибочно, — что партия (как это и было в последние полтора десятилетия сталинского правления) имеет второстепенное значение, что судьбу страны будет решать государство, а партия нужна только для подготовки «кадров» и «пропаганды» (в приведенных словах Берия высказал это с присущей ему решительностью).

Кстати сказать, факты убеждают, что именно эта самая решительность стала причиной ареста и уничтожения Лаврентия Павловича. Хрущев, Маленков и другие явно перестраховались (в прямом смысле — «у страха глаза велики»), ибо нет сколько-нибудь серьезных оснований полагать, что Берию не вполне «удовлетворяло» его второе место в иерархии власти и он имел намерение стать во главе государства; как весьма неглупый человек, он, наверно, сознавал хотя бы одно: появление на месте Сталина другого грузина, не имеющего и малой доли сталинского статуса — вещь по меньшей мере трагикомическая. И вопреки россказням Хрущева и других о готовившемся Берией перевороте, на это нет даже намеков. Тщательный исследователь ситуации вокруг Берии в 1953 году, К.А. Столяров, по документам установил, что за день или за два до ареста Лаврентий Павлович договорился со своей любовницей, актрисой М., о том, что она явится к нему вместе с «красивой подругой», и, как остроумно и вместе с тем убедительно резюмирует исследователь, «трудно допустить, что человек, вознамерившийся буквально на днях осуществить государственный переворот… развлекается со случайными женщинами, тогда как ему надлежит день и ночь дирижировать заговорщиками и прослеживать каждый шаг противников»[510].

Устранение Берии было, так сказать, вполне закономерным актом: Хрущев и другие в сущности повторили то, что в 1943–1945 годах сделал Сталин. Суть проблемы заключалась в том, что Берия, став в 1938 году главой НКВД, проявил себя энергичнейшим образом в различных областях государственной деятельности и в феврале 1941-го получил пост зам. предсовнаркома. Сосредоточив таким образом в своих руках большую власть, он стал потенциально опасен в качестве хозяина репрессивного аппарата, и Сталин в 1943 году лишил его поста наркома ГБ, а в 1945-м — и ВД, но все же оставил на вершине власти.

Между тем в 1953-м Маленков, Хрущев и другие, не обладая сталинским статусом, не могли попросту отнять у Берии МВД, и им, дабы избавиться от воображаемой опасности, оставалось только уничтожить его. Для «оправдания» сей акции Берию превратили в виновника всех репрессий и противника любых «преобразований». В действительности Берия — наиболее прагматический и наименее «политизированный» из тогдашних правителей — готов был идти «по пути реформ» дальше, чем Маленков и Хрущев (выше говорилось, что Берия, например, предлагал остановить «строительство социализма» в ГДР).

* * *

Перейдем теперь к противостоянию Маленкова и Хрущева, которое по многим причинам заслуживает углубленного внимания. Историк, посвятивший этой теме несколько сочинений, Е.Ю. Зубкова справедливо утверждает:

«В отличие от Хрущева с его революционным напором, Маленков был более „эволюционистом“, сторонником точно рассчитанных и продуманных действий. Но время, не преодолевшее азарт нетерпения, все-таки работало на Хрущева и в этом смысле „выбрало“ именно его»[511] (выделено мною. — В.К.).

Здесь следует только добавить, что время «выбрало» Хрущева не как определенную личность, но как руководителя партии, секретаря, а с 13 сентября 1953-го первого секретаря ЦК КПСС, и, таким образом, Маленков, взяв себе пост главы государства и отдав Хрущеву руководство партией, предопределил свое поражение в соперничестве с Никитой Сергеевичем — хотя последнему было отведено поначалу (в марте 1953-го) всего лишь пятое место в иерархии власти.

Не исключено, что сопоставление двух властей — государственной и партийной (и тем более вопрос о «титулах») — покажется тем или иным читателям не столь уж существенным, формальным. Однако в феноменах государства и партии (и, в конечном счете, в «титулах») находили свое воплощение социальные, политические, идеологические силы страны. И оказалось, что определенная «реанимация» революционности, предложенная партией под руководством Хрущева, получила намного более активную и мощную поддержку, чем выдвинутая государством во главе с Маленковым эволюционистская программа.

В отличие от хрущевской, эта программа не предполагала изменения характера той власти, которая сложилась при Сталине, но по своей сути «маленковская» программа имела в виду значительно более глубокое преобразование бытия страны, ибо должен был измениться не характер власти, а как бы сама ее цель.

Сталин, отвергая «революционизм» ради «традиционного» государства, вместе с тем видел в нем наиболее надежное орудие для достижения той самой цели, которую преследовала Революция — создания социалистического общества, непримиримо противостоящего капитализму. Незадолго до того, как он стал председателем Совнаркома, 29 января 1941 года, Сталин безоговорочно утвердил превосходство (как он выразится позднее, в 1952-м, — «примат») тяжелой промышленности над легкой и над сельским хозяйством, то есть «примат» производства средств производства над производством средств потребления, ибо главная задача — «строить развитие промышленности, хозяйства в интересах социализма» и «обеспечить самостоятельность народного хозяйства страны… Надо все иметь в своих руках, не стать придатком капиталистического хозяйства». Поэтому, например, «приходится не считаться с принципом рентабельности предприятий»; все «подчинено у нас строительству, прежде всего, тяжелой промышленности, которая требует больших вложений со стороны государства»[512].

Но всего пять месяцев спустя после смерти Сталина, 8 августа 1953 года, выступая на заседании Верховного Совета СССР (что многозначительно — не на партийном, а на государственном заседании), Маленков заявил о необходимости перейти к преимущественному производству средств потребления, утверждая, в частности: «Теперь на базе достигнутых успехов в развитии тяжелой промышленности у нас есть все условия для того, чтобы организовать крутой подъем производства предметов народного потребления»[513].

А ведь десять месяцев назад, 3–4 октября 1952 года, в «Правде» было опубликовано сочинение Сталина «Экономические проблемы социализма в СССР», где отвергались утверждения отдельных «товарищей», приняв которые, «пришлось бы отказаться от примата производства средств производства в пользу производства средств потребления» [514].

И если бы вождь 8 августа встал из гроба, он, без сомнения, заклеймил бы как предательство программу Маленкова… Впрочем, позднее, 25 января 1955-го, это сделал за Сталина… Хрущев: в своем выступлении на заседании не Верховного Совета, а Пленума ЦК он причислил Маленкова к «горе- теоретикам», которые «пытаются доказывать, что на каком-то этапе социалистического