Также стоит еще раз прочитать, что требовал от Павлова 1-й пункт Директивы от 10 июня: «1. Для повышения боевой готовности войск округа все глубинные стрелковые дивизии и управления стр. корпусов с корпусными частями вывести в лагерь в районы, предусмотренные для них планом прикрытия (директива НКО за № 503859/сс/ов).»
Данной директивой выводили дивизии не на сами рубежи обороны, а в лагеря, в районы предусмотренные Планом прикрытия. Т. е. запрещалось занимать сами рубежи обороны даже в этих районах, достаточно удаленных от границы, войска требовалось держать в лагерях с соблюдением мер маскировки и вычеркнутые в «п. в)» слова о «лагерях» как раз и подразумевают эти самые лагеря.
А командир 72-й приграничной дивизии генерал Абрамидзе сообщает, что было ему доведено в том самом приказе ГШ «от 18 июня»:
«…«Все подразделения и части Вашего соединения, расположенные на самой границе, отвести назад на несколько километров, то есть на рубеж подготовленных позиций Ни на какие провокации со стороны немецких частей не отвечать, пока таковые не нарушат государственную границу. Все части дивизии должны быть приведены в боевую готовность. Исполнение донести к 24 часам 21 июня 1941 года».
Точно в указанный срок я по телеграфу доложил о выполнении приказа. При докладе присутствовал командующий 26-й армией генерал-лейтенант Ф.Я. Костенко, которому поручалась проверка исполнения. Трудно сказать, по каким соображениям не разрешалось занятие оборонительных позиций, но этим воспользовался противник в начале боевых действий.
Остальные части и специальные подразделения соединения приступили к выходу на прикрытие госграницы с получением сигнала на вскрытие пакета с мобилизационным планом. 11 июня 1953 года». (Военно-исторический журнал, № 5,1989 г., с. 27).
Генерал Абрамидзе сообщает достаточно точный текст Приказа ГШ от 18 июня для его дивизии. В этом приказе дается не только команда привести в боевую готовность приграничные дивизии (и к 24.00 21 июня доложить о выполнении), но и установка «ни на какие провокации со стороны немецких частей не отвечать, пока таковые не нарушат государственную границу». Такая установка была на тот момент вполне разумной для приграничной части в те дни, в сторону которой могли случиться как одиночные выстрелы со стороны границы, так и обстрелы ружейно-пулеметным огнем. Таким образом, указания «не поддаваться на провокации» до 22 июня действовали в полном объеме и были вполне разумны (можно подумать, что в наши дни для приграничных частей ставится задача в случае обстрелов и «провокаций» срочно начинать «мировую войну» и «гнать врага до Берлина» или Нью-Йорка).
Также генерал был удивлен тем, что части дивизии, расположенные непосредственно у самой границы, отводили «на рубеж подготовленных позиций», но при этом им «не разрешалось занятие оборонительных позиций». Это требование связано именно с тем, что занятие рубежей обороны в непосредственной близости от границы также могло дать повод Гитлеру заявить о «военных приготовлениях СССР». Ведь в эти дни руководству СССР еще в принципе не было ясно, один ли нападет Гитлер, или у него будут союзники — например, та же Япония, или… Англия. (Сегодня может вызвать недоверие то, что «воюющая» тогда с Германией Англия могла оказаться ее союзницей, но тогда это вполне допускалось в Кремле — об этом более подробно пишет историк А. Мартиросян.)
Тем более что уже с 2.00 ночи 22 июня на границе имели место не только обстрелы наших пограничников из стрелкового оружия с немецкой стороны, но и попытки прорыва немецких подразделений в районе «Белостокского выступа» на участке 86 погранотряда, которым командовал майор погранвойск Г.К Здорнов:
«В два часа ночи с минутами 22 июня через офицера штаба 5-й комендатуры я получил донесение капитана Янчука о боевом столкновении наших пограничных нарядов с войсковой группой (до взвода) немецких армейских войск, которые нарушили границу на участке 6 и 7-й застав 2-й комендатуры в местечке Липске. Спустя минут 30 поступило новое донесение о столкновении наших нарядов на участке 11-й заставы 3-й комендатуры у полотна железной дороги Сувалки-Августов. Оценив эти происшествия как попытку фашистов захватить языка и возможность более крупной провокации, я приказал усилить наряды. Примерно в 3 часа 40 минут кместу моего ожидания подъехали трилегковые автомашины с генералами Соколовым[12] и Богдановым и командиром 87 погранотряда.
Тут же на месте я стал докладывать обстановку. Примерно через 5 минут, находясь у автомашин, мы услышали гул самолетов, а затем увидели большую группу самолетов, приближающихся со стороны Восточной Пруссии к нашей территории…» («Военно-исторический архив», № 2, - М. 2002 г.)
Абрамидзе ставится задача отвести дивизию «на рубеж подготовленных позиций». Но рубеж этот мог быть оговорен только заранее, в «Плане прикрытия госграницы», и никак иначе. Приграничные полки этой дивизии отводились на рубежи обороны согласно Плана прикрытия, и приказ ГШ от 18 июня требовал от командования западных округов именно этого. Также Абрамидзе об исполнении «шифровки ГШ» докладывает не своим непосредственным начальникам — командиру корпуса и командующему армией, а напрямую в Генштаб, и командующий армией генерал-лейтенант Ф.Я. Костенко «всего лишь» присутствует при этом докладе комдива. Так делается в одном случае — если данный приказ ГШ был изначально адресован командиру конкретной части. В этом случае командир о выполнении поставленной задачи докладывает именно в ГШ (а не в округ) напрямую, пусть и в присутствии своего старшего начальника.
Итак, можно сделать вывод-предположение, что же могло быть в том самом «приказе ГШ от 18 июня»: Приказ ГШ «от 18 июня» приводил в боевую готовность приграничные дивизии, требовал закончить передислокацию приграничных дивизий к 24.00 21 июня, сообщая, таким образом, точную дату нападения — 22 июня. Также этим приказом от 18–19 июня приграничным частям напоминали о запрете занимать позиции непосредственно на границе. И кроме того, командир приграничной дивизии обязан был докладывать об исполнении непосредственно в Генштаб. При этом в штаб округа шел точно такой же приказ ГШ, «2-й экз.».
Всего приграничных дивизий было около 40, и столько же комдивов должны были лично докладывать в присутствии своих старших начальников, командующих армиями, в Генштаб. Это говорит о большой важности и серьезности данного приказа и о том, что Москва требовала подтверждения ради уверенности в том, что приказ понят правильно, дошел до каждой приграничной дивизии и выполнен.
Теперь вернемся к интересной детали — к вопросу о том, кому была адресована вторая «копия» приказа Наркомата обороны от 21 июня 1941 года, кто такой этот Покровский [13], которого в кабинете Сталина в тот вечер вообще-то не было, и почему именно ему передавался один экземпляр «Директивы № 1».
Черновик приказа писался в кабинете Сталина. При этом кроме Г.К. Жукова и С.К. Тимошенко присутствовал также С.М. Буденный, и этот документ исправлялся и редактировался, по некоторым сведениям, при активном участии именно маршала Буденного. После этого черновик «срочно» отправляют в шифровальный отдел Генштаба, там отдают машинистке, чтобы она отпечатала копию для наркома ВМФ, и попутно делают копию для… именно С.М. Буденного! Забирает эту копию заместитель Семена Михайловича генерал-адъютант А.П. Покровский, о чем и делается отметка (Покровский должен был еще и расписаться в получении отпечатанной для него копии). Но зачем Буденному и тем более Покровскому копия данного приказа Наркомата обороны?
На самом деле логика в этом есть — Буденный еще утром 21 июня был назначен руководителем группы т. н. Резервных армий, а Покровский стал начальником штаба этой группы. И штабу Резервных армий такой приказ нужен, хотя формально этот приказ и адресован, прежде всего, командованию и военным советам приграничных округов, плюс копия для наркома ВМФ. Но самое интересное то, что именно генерал- полковник Покровский после войны проводил расследование по событиям вокруг 22 июня и именно он задавал те самые «Пять вопросов» генералам, начинавшим войну на границе.
Генерал-майор А.П. Покровский и его Военно-научное управление Генерального штаба опрашивало всех генералов начала войны — от командиров дивизий и корпусов, начинавших войну в западных округах, до командования округов, — чтобы иметь полную картину «трагедии 22 июня». Но после смерти Сталина расследование было свернуто, а Г.К. Жуков, став министром обороны в 1955 году, организовал поголовную «реабилитацию» всех «невинно репрессированных» генералов июня 1941 года. Вопросы же «от
