уложить ребёнка на простынь, концы которой кумовья прочно удерживали над лоханкой. Опустив в священную воду нательный крестик, поп начал обряд крещения.
Малыш лежал спокойно, только подозрительно таращил чёрные пуговички глазёнок на рыжего косматого дядьку, который трижды обошёл вокруг купели, обрызгал его священной водой и что-то речитативом пропел. В нужном месте кумовья по указанию священника повторили за ним текст обрядовой молитвы. Когда настырный поп в третий раз обрызгал ребёнка водой, тот замахал ручонками пытаясь ухватить его за бороду и дёрнул ножкой, метя в поповский глаз. Священник повесил крестик на шейку ребёнка, сказал, что дело сделано и теперь житиё крестника будет проходить в богоугодных руках под сенью креста.
Кумовья расплатились с попом, запеленали новообращённого христианина в одеяльце и тот, имея законные права на своего бога и уже под его защитой, радостно, понятно только ему и богу что-то залопотал.
Вернувшись домой, ни разу не заплакав, новообращённый христианин уже с детской кроватки наблюдал, как взрослые христиане прикладывались не единожды к дьявольской огненной воде, произносили здравицы в его честь и во здравие родителей.
Рыбалка – самое захватывающее увлечение Антона и отпуск без поездки на ловлю рыбы просто состояться не мог ни в коем случае.
Муж сестры Пётр любил это занятие не менее его и в этом отношении оба были, как говориться «два сапога – пара». Они могли часами сидеть у воды, любоваться отражённым в его зеркале восходом солнца, разгадывать смысл и прелесть кипения жизни сотен букашек в прибрежном мелководье. Но соль или, вернее, адреналин к сердцу всё же исходил от, дёргающегося в поклёвке, поплавка удочки! Дёргать поплавок могла рыба, которая в достатке водилась в колхозных прудах, а там «табу» и охрана. Но разве мог председатель колхоза села Нападовка, бывший моряк отказать в разрешении порыбачить удочкой в сельском пруду такому же как сам человеку в тельняшке?! Такой грех на душу не возьмёт ни один истинный моряк, ибо вода связывает людей этой профессии навечно.
Сторожем при прудах в этом селе был хромой, злой, как чёрт – чёрт сам себе на уме, хитрый и коварный мужик. Зная, что у «матроса» есть разрешение на рыбалку он ещё издали, демонстрируя сельчанам своё служебное рвение, начинал громко кричать:
- А кто это там сидит и таскает рыбу! Кто вам разрешил запустить руку в колхозную кладовую?! А ну- ка забирайтесь, чтоб я вас здесь больше не видел!
Антон с Петром спокойно продолжали рыбачить в ожидании прихода орущего, хромого «чёрта». Подойдя к ним вплотную, когда уж и слепой не ошибётся в увиденном, сторож делал удивлённое лицо, его нахальные глаза прямо выпрашивали «пардон у» за ошибку и уже тише, кажущимся виноватым голосом он восклицал:
- Фу, ты чёрт! А я вас и не узнал!
Отобедав, после третей рюмки он уже совсем миролюбиво спрашивал:
- А вы хоть что-нибудь поймали? Если нет, то я вам сейчас… - и делал ложное движение в попытке встать и подарить неудачливым рыбакам «золотые горы». Те, исполняя роли истинных простофиль, махали руками, убедительно доказывая ненужную напраслину его хитрющего маневра.
Антон уже давно заметил и постепенно убедился, что водка стала насущным необходимым продуктом в житедеятельности человека, сопровождая его от дня рождения и до кончины. Выпивают при рождении, крестинах, свадьбах, праздниках, всевозможных сделках и похоронах. Пьют и в радости, и в горе. Это зелье, являясь вредным наркотическим средством, в первую очередь воздействует на осознанные умственные способности человека, создаёт привычную тягу к его выпивке, требует исключительно разумного подхода к соблюдению меры и периодичности его потребления. Чрезмерные выпивки спиртного и в радости, и в горе приносят человеку одно большое несчастье.
Несчастье принимает критические, а иногда катастрофические последствия, когда общество теряет контроль над распространением и потреблением этого общедоступного яда.
Отдав торговлю спиртным частнику, общество становиться заложником в руках дельцов, которые, не имея ни совести, ни чести не пожалеют и мать родную с целью добычи сверхдоходов.
Антон всё больше начинал понимать, что в любом человеке действительные условия бытия жизни должны формировать в его сознании веру в добро и создавать границы поступков за которыми начинается зло. Эти граничные понятия составляют стержень жизни индивидуума. Они и есть тем относительным эталоном измерения, с которым человек шагает по жизни, делает поступки и оценивает события.
Иногда жизнь у некоторых людей настолько серая или, наоборот, беззаботная, что чётких границ добра и зла они распознать не могут. Такие люди создают предпосылки для узаконенного самопровозглашения так называемой «элиты» и при определённых условиях пойдут за кем и на что угодно. Они уже профессионально творят зло и очень редко добро – в прямой зависимости от поводырей.
Случалось, выпитая рюмка водки, развязывала язык бывшему фронтовику, соседу отца Антона деду Филиппу, который сквозь поредевшие зубы, шепелявя выражал своё жизненное кредо примерно так:
- Иду я по улице, шматрю лежит вещь. Думаю – нужно жабрать, пока никто её не шворовал!
- Дед, так вещь ведь не ваша, а воровать нельзя – стыдно!
- Ну и што: штыдно – у кого видно, лучше её возьму я, чем кто-нибудь другой. Всё вокруг колхозное, всё вокруг моё! Понял?
- А если придёт со своими претензиями настоящий хозяин?
- Хозяин? Это другое дело. Если вещь его – пускай жабирает, но объявление в газету я давать не буду!
- Газеты то вы читаете?
- А как же! Всё, что там написано – правда! Может всю правду и не пишут, но брехни там нема!
- Дед, а как вы относитесь к американцам?
- Интерешуюсь! Даже очень! Вот если б тут под штолом прошверлить дырку метров што, как – думаешь, хватит?
- Так вы через эту дырку пол-Америки к себе домой перетащите!
- Обижаешь! Нам чужого ничего не нужно, однако любопытно….
Справедливости ради нужно признать, что стереотип подобной житейской философии исповедуют многие. Очень многие люди рангом повыше, в соответствие с занимаемым положением в обществе гораздо выше деда Филиппа, делали так же, вот только масштабы у них побольше и интерес не такой простецки наивный да бескорыстный.
Существующий реализм жизни иногда ломал людей и их представления о непреходящих ценностях сопутствующих человеку. В одних случаях они опускались на самое дно человеческих страстей, в других – находили в себе силы покаяться в содеянном зле грехопадения.
Когда-то в бытность существования монастырей, особенно при святых местах собирающих толпы богомольцев, на виду или наоборот в пещерах было немало бывших, раскаявшихся грешников, принявших на себя определённый обет.
Одни были молчальники, другие истязали свою плоть плетьми поддерживая её только куском хлеба и водой, третьи неустанно били поклоны, четвёртые….
Один из них уединившись, закрыв глаза, сидел и регулярно деревянной колотушкой стучал по колоде, торчащей у него между ног. Присмотревшись внимательней, можно было заметить, что на поверхности колоды лежали остатки естества когда-то служившего орудием для производства зарождения жизни.
Очередной раз грохнув своеобразной дубинкой по колоде, он радостно улыбнулся будто увидел мать родную, чем не мало заинтересовал одного из посетителей монастыря.
- В чём суть обета? – спросил он мученика.
- В своё время я принёс много бед людям. Львиная доля зла была сотворена мной в пьяном угаре слабого духом тела пленённого бесовской сладостью прелестей женской плоти. В конце концов, пересытившись и разочаровавшись в мирской жизни, замаливаю грехи бурной молодости в этой обители.
- Так в чём же истина обета? – повторил свой вопрос посетитель.
- Истина в прямом воздействии на предмет и источник зла!
- А какую радость и вдохновение черпаете вы из обета?
