— Я бы тоже там пил.
— Ты там, где ты есть, пойду я...
— Работать?
— Завтра выхожу.
И все. Можно продолжать бессмысленно жить.
Платонов без особой цели поковылял в угол больничного двора — к зданию морга. Может, еще и потому, что Бабель чудом избежал последнего посещения этого угрюмого и по всему виду больного дома. Даже серый шифер на его крыше был особенно серым и битым, а выцветшая, окрашенная сто лет назад в ядовито-желтый цвет, штукатурка покрылась паутиной трещин. Но самыми жуткими были ничем не закрашенные, но в то же время непроницаемо темные окна. Будто структура стекла поменялась на атомарном уровне. Хотя, может, так и есть. Вот тебе и материя первична! Интересно, что возразил бы на такое умозаключение Бабель? В принципе, можно предположить: дорогой Константин Игоревич, вы видите в этих окнах то, что хотите видеть, а не то, что есть на самом деле. М-да, Виталий Степанович, продолжил в себе спор Платонов, можно только порадоваться, что мы смотрим в эти окна со стороны улицы. Не известно, есть ли возможность смотреть в них с другой стороны.
16
— Степаныч, я точно знаю, она тебя вымолила, — Платонов и Бабель перешли «на ты» в экстремальных условиях.
Малоподвижный еще Виталий Степанович отреагировал только глазами, посмотрел на молодого коллегу скептически убийственно — вплоть до интеллектуального унижения.
— Ну, другого я от тебя и не ожидал, но я точно знаю — это она тебя вымолила, — остался при своем Платонов.
— Костя, я был там, там нет ни хрена, кроме темноты. Полное небытие. Понял?
— А с чего ты взял Степаныч, что тебе должны были что-нибудь ТАМ, — выстрелил это слово Константин, — показать? Или ты думаешь, что, как заслуженный журналист и заслуженный работник рассейской культуры имеешь право на информацию там? Может, тебе, кроме темной материи, ничего и не положено.
— Пошел ты на хрен, Костя, — в этот раз отчетливо, хоть и хрипло сказал Бабель.
Платонов сидел рядом с его кроватью на покосившемся табурете, за его спиной сопел, желая вклиниться в спор коллег, машинист-пенсионер, но пока не знал, куда и что именно надо вставить.
— Вот это по-нашему, — даже обрадовался Константин, — уж если ты ругаться начал, чего от тебя, приторно-вежливого, не дождешься, значит, не совсем уверен в своей правоте. А главное — выздоравливаешь.
— Пошел ты на хрен, Костя, — во второй раз повторил Бабель и даже закашлялся от усилий.
— На какой из двух? — давил на иронию Платонов.
— Какой тебе больше нравится... И, мне кажется, мой юный друг, ты просто влюбился. Магдалину он, понимаешь, нашел. Ты мне тут еще «Код да Винчи» начни вслух читать.
— Да недавинченный этот код, — поиграл словами Платонов. — Время тратить — воздух месить. Ты присмотрись к ней, Степаныч, может, увидишь чего-нибудь, почувствуешь вкус, кроме как опресноков демократии.
— Слышь, Степаныч, — подал-таки голос Иван Петрович, — мы с тобой одного почти возраста, во как... Так я в эту, как ее, Костя?..
— Метафизику.
— Ага, так я в эту метафизику еще десять лет назад не поверил бы. Сам понимаешь: Ленин, партия, комсомол... Но про Машу — все правда, вот те крест! — И в подтверждение сказанного перекрестился, ойкнув от неловкого движения.
— Доказательство на уровне «мамой клянусь», — ухмыльнулся Бабель.
Иван Петрович иронии не понял, но на всякий случай обиделся.
— Нашли тут местночтимую святую, — добавил Виталий Степанович.
Тут уж обиделся Платонов:
