Из-за двери появилась сашина рука с мобильным телефоном.
— Ислам Каримович...
Ну вот, еще один пуп земли с президентским званием. Наплодили президентов, как кроликов. И каждый из них играет в отца нации. Фигня! Выиграет тот, кто сыграет в отца всех народов. Стальному Иосифу это удалось, вот только играл не по правилам, да и не для него титул готовили. Не по наследству попал.
— Слушаю, Ислам Каримович, вуалейкум ассалям... — даже собственным ушам не поверил: настолько внешний голос отличался своей обезоруживающей собеседника вкрадчивостью от внутреннего. Тем не менее, в нем присутствовали необходимая уверенность и твердость. Голос доброго, правильного человека? Но был ли это голос Бориса Леонидовича? Внутри себя со всей вселенной Осинский разговаривал совершенно иным голосом. Или, может, этот внутренний голос сам говорил в нем, в том числе с самим Борисом Леонидовичем. Голос этот мог принадлежать, по мнению Осинского, держателю всего и всех.
2
Крепостная стена монастыря и возвышающийся над ней купол всехсвятской церкви отражались в неспешном течении реки. Звонили к заутрене и, казалось, звон тоже отражается в воде бликами и переливами лучей поднимающегося над восточными холмами солнца. Пятьсот лет река просыпалась, отражая белые стены и взметнувшиеся над ними золоченые кресты. Время и река сливались на этом берегу воедино и несли в голубеющую на горизонте вечность трезвоны, перезвоны, благовесты, золотые купола и всю эту белокаменную лепоту, поддерживаемую молитвами и трудами монахов и послушников. И тишина здесь была особенной. Проникновенной. Она раскидывалась по всей округе умиротворенностью и покоем, и лишь тиканье кузнечиков на обочинах проселков отсчитывало несуетные минуты, да кукушка на другом берегу реки сбивчиво считала годы. Никто ей здесь не загадывал, вот и считала сама себе.
А летними звездными ночами, если выйти в поле с другой стороны монастырской ограды, лечь в траву, глядя в мерцающий мириадами миров купол неба, забыть обо всем, что разрывает душу на мелкие кусочки повседневных стремлений и желаний, забыть о прошлом и настоящем, не думать о будущем, стать созерцающей частью такого земного и одновременного космического пейзажа, то освобожденная от суетности и бесцельных порывов душа вытянется прямо из сердца невидимой дланью на тысячи световых лет и едва ощутимо заноет от проходящего сквозь нее тока вечности, разум же почувствует нечто главное и всеутверждающее, но так и не сможет ни понять, ни охватить это нечто, а только испытает ни с чем не сравнимое наслаждение от прикосновения к тайне.
В былые времена монастырские стены с узкими бойницами защищали монахов и жителей окрестных деревень от незваных гостей, а сегодня — от обступающего со всех сторон почерневшего от собственной копоти и гари мира. Но не только с четырех сторон, а и сверху давил он. Вот и сейчас белохвостой стрелой разорвал синюю гладь самолет...
Отец Феодор (бывший когда-то в миру Вениамином Александровичем Смирновым) встрепенулся от дум, перевел взгляд с реки на небо. Нужно было идти в храм, но как будто мешала испещренная деталями плата, которую он держал в руках. Вчера он забрал ее у архимандрита, где долгое время она находилась на хранении в полнейшей тайне от всей братии и, тем более, от внешнего мира. Именно оттуда, из оставленного и, казалось бы, забытого мира пришло известие о смерти Валерия. А значит, следом за ним могли объявиться и его убийцы. Те, кому нужен был исчезнувший Вениамин Смирнов, нужна была и эта плата или, на худой конец, ее принципиальная схема. Схема, в которую была вложена вся жизнь и все таланты инженера Смирнова, и которую отец Феодор никак не мог забыть.
Все думал: власть поменяется, может, и для добрых дел сгодится. Но там, за монастырскими стенами, становилось только хуже и страшнее. Казалось, на всех и вся направлен невидимый луч «Сварожича». Затхлый туман принес на Русь западный ветер, и только купола православных храмов и светлые лучи молитв то тут, то там пронизывали его.
— Ты должен сделать это сам, — ответил на просьбу Феодора архимандрит Макарий.
И пять лет назад он сказал ему тоже самое. И вчера.
Тут бы ночь провести в молитве, ан нет, вернулась вдруг с валериной смертью оставленная за монастырскими воротами жизнь. Вернулась и застучала в сердце и в висках, разбередила, казалось бы, успокоенную душу. А с ней вернулся и страх погони. Нет, не страх смерти, а именно погони. Уж, думалось, отстал этот мир с разноцветными его скоростными лимузинами, наперегонки везущими в ад своих седоков. Им-то совсем в другую сторону. Но если их бес ведет, то и тебя в покое не оставит.
Со страхом отец Феодор подумал о том, по какому следу пошла бы эта погоня, будь у него в миру родственники и близкие. Но никого не было, кроме детдома и теперь уже далекой, выбравшей роскошь и непостоянство, любви... Пусть ищут Вениамина Смирнова, а отец Феодор тем временем...
И уже не раздумывая, бросил в скользящую гладь реки драгоценную плату со всеми ее полупроводниками и золотосодержащими деталями. Архимандрит Макарий давно ему говорил, что не
