— Почему? — усмехнулся Коля. — До тридцать первого еще три дня.
— Ну и что? — не понял Берендеев. — Мне-то что до всего этого?
— Я навел справки, — как будто не расслышал его Коля. — Да, действительно, есть «Сет-банк», лицензия, регистрационное свидетельство, все как полагается, только он находится… во Владивостоке. И не «Сет-банк», а «Офсет-банк», они специализировались на выдаче ссуд полиграфическим предприятиям. Этот «Сет-банк» — вроде бы их московский филиал, но они даже не знают людей, которые тут заправляют. Фактически это совершенно другой банк, господин Берендеев, вот в чем дело.
— Какое дело? — начал терять терпение Берендеев.
— А вот какое, — объяснил Коля, — этих счастливцев, физических и юридических лиц, вкладчиков, которым «Сет-банк» готов заплатить в пять раз больше, чем они ему доверили, попросту не существует в природе! Их нет, это — мертвые души. До тебя дошло?
Коля определенно не любил «Сет-банк». Но Берендеев не мог взять в толк, почему оперуполномоченный делится с ним этим своим достаточно распространенным и, следовательно, не новым человеческим чувством. Что ему, скромному милиционеру, до банка, пусть даже и проводящего нестандартную рекламную кампанию? И какое ко всему этому имеет отношение он, писатель-фантаст Руслан Берендеев, хоть и полежавший некоторое время на холодном мраморном полу, но уже получивший — кстати, задолго до объявленного тридцать первого числа — компенсацию. Нет, Берендеев решительно не был склонен поддакивать оперуполномоченному. Он ничего не имел против «Сет-банка».
Коля помалкивал, одобрительно глядя на справившуюся на «отлично» с воссозданием пролетарского символа из живых красных цветов садовницу. Его молчание начало действовать Берендееву на нервы.
— Слушай, Берендеев, ты вообще-то как относишься к этим ребятам, которые отбирают у народа деньги? — задал оперуполномоченный неожиданный, но логичный, учитывая его богатый профессиональный опыт, вопрос.
Берендеев подумал, что вот дожил до сорока лет, а так и не научился скрывать свои мысли. И еще подумал, что Коля, должно быть, наврал про назначенное на четыре часа опознание.
— Никак, — честно ответил он.
— Почему? — вежливо, но отстраненно, как у задержанного в досадном присутствии оперативно прибывшего адвоката, уточнил Коля. — Разве это не подло — обманом вытягивать последние деньги у таких вот, — кивнул на скрючившуюся над клумбой садовницу, — старух, пенсионеров, мало-, да и немалоимущих людей?
В доме, где жил Берендеев, в помещении бывшего кинотеатра как раз находилось местечко, куда старухи, пенсионеры, мало- и немалоимущие люди совершенно добровольно приносили последние (а может, и не последние) деньги, чтобы получить на них дивиденды, решительно не соответствующие ни уровню инфляции в стране, ни вообще элементарному здравому смыслу. Берендеев не жалел этих агрессивных — с выпученными глазами и пеной на губах — акционеров, в лучшие времена тут же и спекулировавших вырученными «ценными бумагами», в худшие — готовых вцепиться в глотку друг другу и кому угодно. Их можно было называть по-разному, но только не подло обманутыми. Ибо и они были подлы.
— Не знаю, подло это или не подло, — ответил Берендеев, — но кто не захотел, чтобы его обманывали, тот никуда не понес свои деньги. Я вот, например, никуда не понес. Если же эти люди пошли на риск — отдали деньги, значит, внутренне были готовы их лишиться. Как можно жалеть играющих на улицах в наперсток или в лотерею? Ведь они играют совершенно добровольно.
Коля снял с головы бейсбольную кепку и некоторое время пытал на прочность козырек. Китайский, а может, малайский пластик, однако, с честью выдержал испытание.
— Стало быть, ты не различаешь, где жертва, а где палач? — спросил Коля.
Берендеев посмотрел на милиционера с удивлением. Во внеслужебном, пока еще чисто умозрительном разговоре он обнаруживал куда большую страсть, нежели при выяснении обстоятельств ограбления банка или допросе Берендеева в качестве свидетеля у себя в кабинете. Берендеев явственно прочитал в светлых, как лед, глазах оперуполномоченного запредельную тоску и запредельную же ненависть.
Но к кому? к чему?
Берендеев в ужасе подумал, что Николай Арзуманов прав. К примеру, он сам уже давно не различает, а иногда сознательно (так проще) не стремится различать, где жертва, а где палач. Так, каждый день созерцая на телевизионном экране истерзанные, окровавленные (почему-то обязательно со спущенными штанами, что вселяло еще больший ужас) тела, он не то утешал, не то успокаивал себя никогда не высказываемой вслух кощунственной мыслью, что, несмотря ни на что, просто так все равно не убивают, потому что хоть это и в природе человека, но все же не до такой степени — убивать просто так. То есть существует некая скрытая причина, почему именно этот человек именно в этот день и час погиб. Таким образом, взаимосвязь жертва — палач в момент созерцания на экране телевизора трупов в сознании писателя-фантаста Руслана Берендеева представала не имеющей места быть.
— Не знаю, — помедлив, ответил он. — Наверное, раньше я различал, да что толку? Есть ведь и иная взаимосвязь: внезапный палач — неожиданное возмездие. Все смешалось в доме Облонских, господин милиционер, кроме единственного: вокруг не осталось ни единого, на ком бы не было греха. Мне кажется, каждый сейчас одновременно палач и жертва — по обстоятельствам.
— А вот и нет, — рассмеялся Коля, зачем-то снова нахлобучив на голову дурацкую бейсболку. — Это только так кажется. Это хитрая такая прививка против мужества и справедливости, то есть, в сущности, против… — понизил голос, — Бога! Обреченному на заклание стаду овец прививается мыслишка, что волчишка в первую очередь убивает в основном плохих, в чем-то таком замешанных (скажем, в том, что щипали в неположенном месте траву) овец и — одновременно — что все овцы как бы должны быть волками. Не в смысле, естественно, зубов, а в смысле отсутствия сострадания и жалости. Но зубастый и безжалостный волк — это естественно. Беззубая же и безжалостная овца… это пародия, издевательство над Господом. Но что такое пародия, замещающая истину? — воскликнул Коля. И сам же ответил: — Это преддверие конца света! Ты уже привит, Берендеев. Знаешь, зачем это делается? — И, не дожидаясь риторического вопроса Берендеева, объяснил зачем: — Чтобы овцы, когда придет пора массово их резать, не боялись волка, не затоптали с перепугу его копытами. А главное, чтобы понимали волчью логику: волк должен резать. Понимание в данном случае, господин Берендеев, есть выражение согласия быть зарезанным. Это очень важно. Овца с внедренными элементами волчьего мышления, но без волчьих зубов и силы — это нонсенс, конец. Это не народ, господин Берендеев, не божье стадо — это биомасса. Ничего не поделаешь, — вздохнул, как-то вдруг внезапно успокоившись, — грядет экономический кризис, каких еще свет не видывал. Сначала жахнет по финансам, потом по промышленности, а там и по жратве. Все к этому идет.
— Возможно, — не стал спорить Берендеев, — только на кой черт этих овец резать? Пусть бы себе мирно паслись…
— Я тоже так думаю, — вздохнул Коля, — но они, к сожалению, думают иначе.
— Кто — они? — Берендеев подумал, что Коля начинает его разочаровывать.
— Я уже и сам не знаю, — посмотрел куда-то поверх крыш (как будто волки должны были прилететь по воздуху) Коля. — Знаю только, что я не на их стороне. Ну да, конечно, — вернул сторожевой взгляд из горних пределов на грешную землю, — все очень сложно и очень просто одновременно. Ты читаешь газеты, там да, сложно, тысячи объективных и субъективных причин. Я вижу жизнь, в ней все предельно просто. Одни сживают со свету других. Я не возражаю, когда люди богатеют за счет труда или ума. Возражаю, когда одни живут — и как, сволочи, живут! — потому что другие подыхают. Это — основной закон преступного мира. Сдохни ты сегодня, а я завтра. Разве я виноват, что он сделался универсальным законом для всей страны?
— Неужели главные, самые хитрые и злые, волки засели в этом… «Сет-банке»? — спросил Берендеев. У него не было сомнений, что, расследуя многочисленные уголовные и экономические преступления, Коля слегка сдвинулся. Такое иногда случается с милиционерами. Ну зачем он ходит в этой бейсболке?
— Слушай, Берендеев, — Коля явно не торопился разубеждать Берендеева, — ты же писатель, то есть аналитик и наблюдатель. Скажи честно, как тебе жилось при той? — кивнул на любовно высаженные старухой садовницей фиалковый лозунг «Слава КПСС!» и серп и молот из ярко-алых, в цвет пролетарского
