— Как насчет участия в демократическом движении? — немало озадачил его собеседник. — Первой, второй, какой там еще волны?
— Не привлекался. — Берендеев сделал вид, что ему надоел допрос. — Вам же известна моя биография.
— Да, — не стал отпираться седой, — в ней ноль информации.
— Это свидетельствует о том, что мой жизненный путь прост и прям, усмехнулся Берендеев. — Мне нечего стыдиться.
— Тогда зачем вы здесь? — не поддержал его веселья седой. — Пока что вы меня ни в чем не убедили.
— Это и не входит в мои намерения, — пожал плечами Берендеев. — Мы можем расстаться прямо сейчас.
— Ладно, последний вопрос. Вы никогда не работали по финансовой линии или по снабжению?
— Ни единого дня. — Берендееву показалось, что его собеседник, окончательно утомившись, прикрыл глаза. «Неужели он думает, что я на него брошусь?» — удивился Берендеев. — Наверное, самое последнее, — сказал он, — а может, первое, кто его знает. Хоть меня и зовут Русланом, я стопроцентно русский. И я… — добавил после паузы, — хожу без охраны.
— То есть ничего не боитесь? — не без иронии уточнил седой.
— Или наоборот: боюсь всего, а от всего охрана не спасет.
— Но ведь если все, что вы сказали, правда, — осторожно, тщательно подбирая каждое слово, подвел итог собеседник, — у вас не должно быть денег, как говорится, по определению. Как у змеи крыльев. Не должно и не может. Я понимаю, глупо спрашивать, кто вы и что вам надо. Но ведь что-то же вам надо?
Этого Берендеев объяснить не мог.
Если бы он ответил, что сам не знает, старик бы подумал, что он над ним издевается. Тем не менее он был вынужден признать, что старик не бесконечно неправ, задавая ему вопрос, ответа на который Берендеев пока не знал, но который существал. Факт существования ответа на этот вопрос беспокоил, тревожил старика. Здесь он выступал в роли Фауста.
— Неужели вас не устраивают мои условия? — искренне удивился Берендеев. От беспокоящих, тревожащих, не укладывающихся в сознании моментов следовало (хотя бы внешне) перейти к обнадеживающим, сулящим прибыль. В больших (пусть и теоретических) суммах сосредоточивалась большая же предварительная инерция. Она сдвигала с места тяжелые составы еще до того, как пролагалась железная дорога. Во многом эта инерция была мнимой, но она, как психофизическая реальность, существовала, и ее следовало учитывать.
— В предварительном рассмотрении условия нас устраивают, — сухо ответил седой.
Его звали Мехмедом. Берендееву было известно, что образование у него (если это можно назвать образованием) три класса, что по национальности он турок-лахетинец, выселенный после войны грузинами вместе со своим народом из приграничного то ли с Турцией, то ли с Азербайджаном района. По слухам, в детстве Мехмед торговал в Сочи у морского вокзала пивом и лимонадом, охлаждая бутылки в ведрах с колотым льдом. Все это, впрочем, не имело отношения к делу. А в России Мехмед вел большое дело.
— Бумаги при вас? — поинтересовался турок-лахетинец.
— Да. Прошу прощения, если они немного помялись, — вытащил папку из-под бронежилета Берендеев.
— Не возражаете, если я ознакомлюсь с ними не на колесах и покажу их моим компаньонам? — вежливо осведомился Мехмед.
— Теперь моя очередь ждать, — улыбнулся Берендеев. — Сумма, на которую я рассчитываю, может быть пересмотрена только в сторону увеличения.
— Вы по-прежнему настаиваете на наличных? — в полутьме глаза Мехмеда светились искренним недоумением.
«Что это за народ — турки-лахетинцы? — подумал Берендеев. — Что о них известно, кроме того, что откуда-то их в свое время выселили, а сейчас обратно не пускают? Есть ли у них хоть один писатель?»
— К сожалению, настаиваю, — любезно ответил Берендеев. — Мне нечего бояться, сделка чистая.
Говорить было больше не о чем. Берендеев решительно взялся за ручку дверцы. Он отдавал себе отчет, что решать, когда именно ему уходить, в данный момент не его прерогатива, но ему было плевать. Отныне и во веки веков писатель-фантаст Руслан Берендеев презирал все правила на свете, кроме тех, которые устанавливал сам. Но таковые он пока устанавливал исключительно для себя самого. Мир о них ничего не знал.
Дверца открылась, в салон проник свежий ночной воздух. Он как бы сдвинул в угол дорогой, порочный воздух салона. Берендееву хотелось думать, что в этой игре он на стороне свежего воздуха, но он не был в этом уверен.
— В этой жизни, вернее, в коротком ее остатке, — сказал в спину вылезающего из машины Берендеева Мехмед, — я опасаюсь единственного…
— Надеюсь, не смерти? — живо обернулся тот.
— Опасаться смерти в нашем деле слишком уж банально, — впервые за время их беседы соизволил улыбнуться Мехмед. Сначала Берендеев подумал, что он вставил эти белоснежные зубы в Штатах или в Швейцарии, но потом понял, что Мехмед сохранил свои. У людей, сохраняющих до глубокой старости отменные зубы, вспомнил Берендеев великого Авиценну, в голове образуется непроходимость артерий, они часто умирают от кровоизлияний в мозг. — Каждый из нас примерно представляет себе, как умрет, не так ли, Руслан? Я опасаюсь того, чего не понимаю. Пока что я не понимаю тебя, и это мне не нравится.
— Твои проблемы, Мехмед. — Берендеев хлопнул дверью.
На Новоипатьевской улице было по-прежнему тихо. Только телохранительница Мехмеда показалась Берендееву куда более симпатичной, чем когда он садился в машину к турку-лахетинцу. «Что делает с женщиной теплая осенняя ночь!» подумал Берендеев. И еще подумал, что, по всей видимости, еще увидится с этой преобразившейся в теплой осенней ночи женщиной.
Или — не увидится никогда.
12
Берендеев давно обратил внимание на занятную бабушку, каждый вечер выходящую на помоечный промысел. Она жила в соседнем подъезде, и все считали ее сумасшедшей, однако она таковой не была. Подтверждением этому служила хотя бы редкостная — близкая к совершенству — экипировка, в которой бабушка отправлялась на дело. Обычно встречные брезгливо шарахались от бабушки, и только писатель- фантаст Руслан Берендеев уважительно раскланивался с ней, не уставая восхищаться очередными (скажем, такими, как мотоциклетные очки-консервы, надежно предохраняющие глаза от любых неожиданностей) новшествами в ее экипировке. Глядя на бабушку, Берендеев с грустью думал, что люди склонны объявлять сумасшествием всякую (неважно, в каком деле) последовательность, доведение до логического абсолюта наличествующих в обществе, но как бы не удостаиваемых вниманием (бытовых, мировоззренческих, экономических и т. д.) тенденций.
Бабушкину рабочую форму вполне можно было уподобить скафандру выходящего в открытый космос космонавта, настолько все там было предусмотрено и продумано. Резиновые, но на теплой байковой подкладке, с мягкими серенькими отворотами сапоги, предохраняющие ноги не только от холода, но и от неизбежной осенней, в особенности поздними ночами и ранними утрами, сырости. В сапоги были заправлены плотные, из забытого ныне, но некогда любимого народом материала под названием «чертова кожа» просторные шаровары с напуском, как будто бабушка не возражала скакать от одной помойки к другой верхом на коне. Далее свободная, не скрадывающая движений, телогрейка, как портупеей, перепоясанная сложной системой толстых и тонких веревок, к которым с помощью специальных крючков, блоков и карабинов крепились емкости для размещения найденного. Что-то шло в закопченный солдатский — времен
