— Ваш работничек? — спросил я.
— Хороший тракторист, — сказал председатель. — На мелиоративной станции работает. Зову к нам — не хочет. Знает, каналья, что у нас с удочкой на озере не посидишь…
— У вас всегда голые женщины возле бань разгуливают? — поинтересовался я.
Председатель сказал, что в этой деревне старинный обычай: после горячего пара выкупаться в реке или поваляться в снегу.
— Ну и как наши девчата? — спросил он.
— Я, понимаешь, отвернулся.
— У нас есть красотки, — оживился он. — Постой, а ты женат? Мы тебя тут в два счета оженим!
— Чего это ты меня сватаешь?
— Мне во как хороший шофер нужен… Ну и чтобы на тракторе. Умеешь на тракторе? Слушай, друг, мы тебе и дом построим. Будешь на окладе. У нас новенький ГАЗ-51.
— Бодалово, — сказал я. — Приехали!
— Мне бы десяток хороших парней, и колхоз загремел бы на весь район, да что на район — на область!..
Из Бодалова я возвращался один. По обе стороны неширокой дороги — поля. Нежная поросль озими слегка волнуется, играя оттенками. Камни-валуны, насмерть вросшие в поля, напоминают лбы доисторических животных, погребенных под землей. На покатых лбах греются стрекозы и ящерицы.
Я останавливаю машину и иду к огромному камню. Коричневая ящерица скользнула вниз и исчезла. Я сажусь на камень и дотрагиваюсь до него ладонями. Он теплый и молчаливый. Вокруг тихо, нет никого. Я, камень и небо.
Для меня деревня — это желтые колыхающиеся поля пшеницы и ржи, которые я с детства видел из окна вагона. Это почерневшие избы и разгуливающие у плетня курицы и поросята. Это полуденная лень жаркого дня, когда все засыпает и становится неподвижным. Это гул пчел на лугах и полях, угрожающее жужжание свирепого рыжего слепня. И комары по вечерам. И конечно, пыль за околицей, хлопанье бича, мычание коров, запах парного молока, навоза.
Я не верю тому, кто говорит, что равнодушен к природе. Таких людей не существует. В каждом человеке, пускай даже неосознанно, живет тоска по траве, лесу, солнцу. И каждый человек рано или поздно возвращается к земле. Природа зовет человека. Это зов из глубины веков. И человек всегда приходит…
Когда солнце опустилось на холм, поросший орешником и рябиной, я тронул грузовик с места. Желтая, исхлестанная тележными колесами дорога тянулась вдоль берега озера. Лишь кусты и молодые березы отделяли дорогу от воды. Тракторист в соломенной шляпе все так же сидел в лодке. Приподнятый конец его удочки жарко горел в последнем луче заходящего солнца.
Кусты впереди раздвинулись, и на дорогу вышли две девушки в брюках. Студентки! Деревенские девчата брюк не носят. Девчонки, о чем-то болтая, шагали впереди, и им никакого дела не было, что сзади машина. Я залюбовался той, что поменьше: у нее гибкая фигура. Брюки сидят как влитые, рукава черной рубашки засучены. Волосы стянуты белой лентой. Вторая была длинная и черная, как галка.
Я подъехал вплотную и дал сигнал — решил напугать их. Обычно при этом маневре пешеходы вскрикивают и шарахаются. Эти красотки даже не обернулись. Как будто им на пятки наступал не грузовик, а детский велосипед.
Девчонки совсем забыли, что существует такой неписаный закон: пешеход обязан уступать дорогу машине. Они преспокойно шагали перед самым радиатором и не обращали на мои беспрерывные сигналы никакого внимания. Поддать бы им слегка бампером по обтянутым задам, да не хочется связываться. Еще крик поднимут.
Я вывернул машину на вспаханное поле, обогнал их и, встав поперек дороги, выскочил из кабины.
— Леди, извините, что я осмелился прервать вашу глубокомысленную беседу, но…
Я замолчал: передо мной стояла Оля Мороз. Она ничуть не удивилась, увидев меня.
— Нонна, мы с тобой леди! — сказала она.
— Продолжайте, пожалуйста, — сказала ее подруга. — Вы очень красиво говорите…
Но я молчал. Эта встреча меня ошарашила. Вот уж не ожидал встретить здесь Ольгу. Я вспомнил, председатель говорил, что студенты пединститута уже несколько лет шефствуют над колхозом. Почему же мне в голову не пришло, что среди студентов, приехавших сегодня на ЗИЛе, может быть и Оля?
— Я видела тебя за рулем, на дороге, — сказала она. — Думала, обозналась… Кто же ты, Андрей Ястребов, дантист или шофер?
— Дантист? — спросила Нонна.
— Садитесь, подвезу, — сказал я.
Это было смешно: до деревни рукой подать.
— Я боюсь ездить с незнакомыми шоферами… — сказала Нонна. Она, улыбаясь, смотрела на меня.
— Познакомьтесь же, — сказала Оля.
Мы церемонно пожали друг другу руки. Ладонь у Нонны длинная и узкая.
Когда мы втроем забрались в кабину, Оля спросила:
— С какой стати ты за рулем?
— Удобнее гоняться за незнакомыми девушками, — сказал я.
Нонна — она уселась между нами — стала трогать рычаги и рукоятки. Ее черные волосы щекотали мне щеку. Я отодвинулся подальше.
— Какие странные камни, — сказала Оля. — Они напоминают уснувших зверей.
— А это что за штука? — спросила Нонна, дотронувшись до рычага ручного тормоза.
— Черт его знает, — сказал я.
Нонна улыбнулась и положила руки на колени. Я бы проехал деревню и повез их дальше. Туда, где на большом невспаханном поле спят окаменевшие звери из заколдованного царства. Но у правления меня ждал Венька. Он уже успел умыться и переодеться. Свежий такой, в белой рубашке и синих брюках.
Рядом с Тихомировым — невысокий человек в тренировочном костюме и белых кедах. Он тоже, щуря глаза, смотрел на машину. Этого человека я где-то видел…
— Приехали! — сказал я и так надавил на педаль тормоза, что машина юзом пошла по песчаной дороге, а мои пассажирки чуть носы не расплющили о лобовое стекло.
— В твоей машине не хватает одной вещи — пристежных ремней для пассажиров, — сказала Оля.
Я не ответил. Я узнал его, человека в спортивной форме. Это с ним Оля была в молодежном кафе.
Я вылез вслед за девчонками из кабины и зачем-то открыл капот.
— Познакомьтесь, — сказал Венька. — Руководитель студенческой группы… Сергей Сергеич.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Меня определили на постой к угрюмому мужику, который жил на отшибе. От его избы до леса — сто метров. Мужика звали Климом. Был он широк в кости, прихрамывал на правую ногу — старое ранение — и весь зарос коричневым с сединой волосом. Бороду он редко подстригал, и она росла клочьями.
Клим мне сразу не понравился, в его угрюмой молчаливости было что-то враждебное, но я рассудил, что детей мне с ним не крестить, а ночевать не все ли равно где. Зато жена его была миловидная женщина лет сорока пяти. У нее смуглое лицо и карие глаза. Она работала в овощеводческой бригаде и все успевала делать по дому. Эта редкая работоспособность деревенских женщин меня всегда поражала. Трудиться в поле, ухаживать за скотиной, вести большое хозяйство. А сенокос? Грибы, ягоды?
Клим работал кладовщиком. Детей у них двое: сын в армии и взрослая незамужняя дочь. Ее я еще не видел, но, судя по мутной любительской карточке, вставленной в общую раму, она пошла в отца. Такая же
