Я ничего не понимал. Но по Валькиному лицу видел, что говорит он всерьез.
— А как без этого жить-то?
— Без чего?
— Этой… любви нету. Чужая она стала мне, понимаешь?
— Поругался?
— В том-то и дело, что нет! Когда поругаешься, понятно, а тут другое.
— С чего ты взял, что нет ее… любви?
— Рябая какая-то стала… На лице пятна. Пузо горой. Сидит у окна и смотрит, а ничего не видит. Со мной почти не разговаривает, как будто я виноват…
— А кто же еще?
— Вот дела, — сказал Валька.
Я не особенно разбирался в этих вопросах. Почему женщины перед родами не любят своих мужей?
— Говорит, рожу и уйду от тебя, изверга, — продолжал Валька. — Почему так говорит?
— Не уйдет, — сказал я.
— Нет, ты скажи: почему так говорит?
— Вот родит тебе сына или дочку…
— Сына, — сказал Матрос.
— …и все пройдет. И эта… любовь вернется.
— Не подпускает она меня…
— Побойся бога! — сказал я. — Ведь ей скоро…
Мы стояли у ларька и разговаривали. К прилавку подходили люди, пили пиво и уходили. И лишь один чернобородый карапузик застрял у прилавка. Он стоял рядом с Валькой, и на них без смеха нельзя было смотреть: гигант Матрос и кроха — Черная борода. Борода медленно тянул пиво из толстой кружки и, задирая голову, в упор разглядывал Матроса.
— Где вы свитер достали? — спросил он.
Валька с высоты своего роста посмотрел на него и угрожающе засвистел носом.
— Английская королева подарила, — сказал он.
— У вас насморк? — вежливо спросил парень. Он был без шапки, и черные короткие волосы опускались на лоб.
— Послушай, приятель… — начал Матрос.
— Мы не познакомились, — перебил чернобородый. — Аркадий Уткин. — Он протянул руку. Глаза у парня чистые, и он вполне дружелюбно смотрел на нас. Я пожал ему руку. И вдруг почувствовал, что парень сжимает мои пальцы. Я тоже напряг мышцы. Хватка у него железная.
Аркадий Уткин попробовал таким же манером поздороваться и с Матросом. Я видел, как Валькины брови удивленно полезли вверх. Потом он усмехнулся и стиснул чернобородому руку.
— Сдаюсь, — сказал Уткин.
Мы выпили еще по кружке. Парень оказался скульптором. Вот почему у него пальцы такие сильные.
Уткин приехал из Ленинграда в наш город полгода назад. Он рыбак, а вокруг полно озер. Если Валька не возражает, то Уткин рад будет познакомиться с ним поближе. Ему нравится Валькино лицо.
— Возражаю, — сказал Матрос.
Но Уткин оказался упорным малым. Он сказал, что это не к спеху и с Валькой ничего не сделается, если немного попозирует.
— Приходите на той неделе в любое время. Я вам покажу свои работы.
Уткин, в общем, нам понравился. Мы попрощались и ушли. На этот раз наши рукопожатия были легкими и дружескими.
— Он будет лепить меня? — спросил Матрос.
— Заставит раздеться догола, возьмешь в руки стокилограммовую штангу и будешь неподвижно стоять два часа…
— Со штангой? — удивился Валька.
— Курить и читать не разрешается.
— Вылепит какого-нибудь урода, а потом всем на посмешище выставит, — сказал Валька. — Теперь черт знает чего лепят…
— Зайдем к нему, посмотрим.
— Разве что посмотреть, — сказал Валька.
Мы доехали до вокзала. Матрос жил недалеко от завода. От дома до проходной — одна выкуренная папироса, так Валька определяет расстояния.
На станцию прибыл пассажирский. Лязгнув сцепкой, от состава отвалил локомотив. Зеленые бока лоснились. Над круглой башней вокзала медленно расползлось выдохнутое паровозом облако. По железному карнизу лениво бродили голуби. Они равнодушно смотрели на суетящихся по перрону пассажиров. Голуби привыкли к поездам, которые приходят и уходят, к шумливой толпе людей, свисткам кондукторов, лязганью автосцепки и змеиному шипению тормозов.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Выйдя из цеха после гудка, я у проходной увидел знакомый «Запорожец». Он стоял близ высоких железных ворот. Одно колесо в сверкающей луже. В луже отражались небо, весенние облака и решетчатые ворота с большими латунными буквами — ПВРЗ. Расшифровывается это так: паровозовагоноремонтный завод. Здесь я работаю.
В машине сидели мои приятели Игорь Овчинников и Глеб Кащеев. Стекло опустилось, и Кащеев, высунув черную лохматую голову и делая вид, что не замечает меня, громко спросил вахтера:
— Знатный слесарь-автоматчик товарищ Ястребов еще не выходил?
— Кто? — удивился дед Мефодий, который уже много лет исполнял обязанности вахтера.
— Ай-яй, — сказал Кащеев. — Товарищ Ястребов — гордость вашего завода, а вы не знаете…
— Чего встали у самых ворот? — рассердился дед Мефодий.
— Мы ждем товарища Ястребова, — в том же духе продолжал Кащеев. — Он приглашен в горсовет на званый обед… Кавиар зернистый, судак-орли, цыпленок табака с чесночным соусом… Тут со мной английский лорд… Скажите что-нибудь по-русски, лорд?
— Иди ты к черту, — буркнул Игорь Овчинников.
— Вы слышали? — сказал Кащеев. — Лорд в восторге от рашен стронг водка…
— Мы за тобой, — сказал Игорь.
С превеликим трудом он выбрался из машины, чтобы пропустить меня. У Игоря Овчинникова рост метр девяносто два. О Кащееве я уж не говорю: когда он влезает в крошечный «Запорожец», мне всегда кажется, что машина раздается вширь.
Когда мы, три огромных парня, усаживались в «Запорожец», нас окружала толпа. Со всех сторон слышались веселые шуточки. Игорь был невозмутим, я делал вид, что занят управлением, а Глеб Кащеев нервничал. Он был самый представительный из нас, и шуточки в основном были направлены в его адрес.
Дед Мефодий, вахтер, тоже не вытерпел и, покинув свой боевой пост, вышел посмотреть.
— Она теперь с места не крянется, — сказал дед.
А когда мы благополучно тронулись, заулыбался в бороду:
— Техника пошла… Со спичечный коробок, а, гляди, везет!
Бегал «Запорожец» исправно. Один раз только подвел: мы ехали через площадь Павших Борцов, и как раз напротив монументального здания обкома партии «Запорожец» остановился. Сам по себе: шел, шел и вдруг встал как вкопанный. За рулем сидел Кащеев. Он чуть аккумулятор не посадил, но мотор так и не
