— Хорошо, уважаемый, я не против. А монах зачем? Агитировать за религию? Мы ко всем религиям относимся хорошо...
— Не может он агитировать, он немой, — поторопился заверить Василий.
— Немой? — удивился Гамлет. — Значит, так надо, — сделал он вывод для самого себя. — Больные есть? Просьбы есть? — спросил он жителей.
Просьб и пожеланий не было, поэтому все быстро начали расходиться, и Петрович заметил, как Юра подсадил Михаила, и тот сел за руль старенького трактора «Беларусь». «С одной-то ногой! Маресьев...», — подумал он. Сам он вновь почувствовал себя значительно хуже и дернул за рукав Василия:
— Вась, если я у тебя еще до вечера поваляюсь, хозяин, — кивнул на Гамлета, — не выгонит? Дурновато мне, болеть-потеть... Думал, встану...
— Да лежи, говорю же — не зверь он, а хозяин.
— Ну-ну, — горько ухмыльнулся Петрович, — местный Джугашвили...
* * *
Петрович с трудом дошел до дома Василия, осмотрел на всякий случай со всех сторон «газель» и только потом отправился «болеть по полной программе». Уже завалившись в постель, он позвонил Шагиду и сообщил, что его «прижало». Азербайджанец спросил, не послать ли кого на помощь, но Петрович заверил: «Если не к вечеру, то утром двинусь дальше. Предупреди своих земляков, что задержусь». Алексий зашел к нему вместе с Евой.
— Вот, мутить-давить, совсем прижало, — признался им Петрович. — Поспать надо.
— Кризис, — отметила Ева, — это нормально, в эти сутки все и решится. Вот таблетки.
— Ты бы хоть помолился, что ли, о здравии раба Божьего Сергия, раз уж остался со мной, — то ли попросил, то ли подтрунил Петрович Алексия.
Инок кивнул и куда-то отправился. Ева, между тем, извлекла из подмышки Петровича градусник и скептически скривила губы:
— Давай-ка еще жаропонижающее. На фига вскакивал утром?!
— Да... Думал, поеду...
— Смотри, совсем не уедь...
— Лопата в кунге есть, зароете, — улыбнулся Петрович.
— Спи давай, — улыбнулась в ответ Ева. — Сон — твое главное лекарство.
Петрович закрыл глаза, но даже внутренний его взор все время не покидала нелепая сцена утреннего построения. Гамлет, Леонид Мирный, переминающийся с ноги на ногу народ, и над всем этим — разоренный храм. Как не прогонял он это видение, раскаленный мозг держал картинку, как видеомагнитофон — «на паузе». Она только чуть подрагивала, но не уходила. Но вот память, перебрав свои файлы, нашла что-то аналогичное, и заставка сменилась.
В семьдесят-каком это было? Парторг экспедиции и начальник ОРСа стоят перед шеренгой водителей. Парторг произносит душераздирающие патриотические речи, хотя они совсем не нужны. И так все ясно: ноябрь теплый, декабрь теплый, Иртыш еле-еле встал, толщина льда куда как ниже нормы, зимник не накатан, а экспедиции и поселку нужны грузы. Запасы на распутицу кончаются.
— Товарищи! — рвет душу парторг. — Мы не можем вам приказывать, но вы сами понимаете, какая сложная ситуация! Нужны добровольцы! Как, понимаете ли, в сорок первом! Стране нужна нефть, а значит, геологи должны работать, поселку нужна мука, а значит...
— Нужны добровольцы, — закончил за него кто-то из водителей.
— Правильно понимаете. Хотя бы три машины. Кто пойдет?
Первым, не задумываясь, шагнул Петрович. Героем быть хотел? Вовсе нет. Просто знал, что умения и опыта у него побольше, да и надоело вынужденное сидение на базе. Дорога, она ведь, как любимая женщина — то надоест до тошноты, то так поманит, что бросаешься ей в объятья, наматывая километры до мельтешения в глазах. И кажется, что во время этого движения происходит что-то самое важное в жизни, будто едешь к новому ее рубежу.
